У меня были такие мечты. Такие мечты. 

Я грезил о власти, славе и подданных. Я мечтал о том, чтобы защитить мою родную планету от мерзких захватчиков. Я грезил о возвращении былого могущества моей великой республики. Я мечтал о благородной смерти в бою, когда мои руки будут сжимать горло моего самого страшного врага. Я грезил о любви и искуплении своей вины. 

Мечты. Такие мечты. 

Шеридан выглядел так, как будто его разбудили перед тем, как привести ко мне. Я знал Джона Шеридана с незапамятных времен... но никогда еще не видел его в такой растерянности. 

Гвардейцы подвели его ко мне, закованного в наручники. Он тряс головой, как будто пытался понять, где находится. Я посмотрел на одного из гвардейцев, на моем лице появилось вопросительное выражение: не было ли его состояние последствием удара по голове, возможно, они не рассчитали сил и оглушили его. Человеческий череп — такая хрупкая вещь. Но гвардеец покачан головой, показывая, что этого не было, и у меня не было причин сомневаться в его честности. До чего же бесконечно доверчивая у меня душа. 

Тут Шеридан в изумлении поднял на меня глаза. Не думаю, что стоит винить его за это. Я, конечно, знавал лучшие дни. Но на его лице отразилось такое потрясение. Можно было подумать, что он не видел меня лет двадцать. В помещении было довольно темно, его освещали только отблески пламени из моего пылающего города, призраками танцевавшие по стенам. 

— ...Лондо? Что... я здесь делаю... где... 

Я ответил ему мрачной улыбкой. 

— С возвращением из бездны, Шеридан. Вы успели как раз вовремя. Вовремя, чтобы умереть. Вы, как всегда, пунктуальны. 

Я не думал, что кто–либо другой мог быть так же озадачен, как этот человек. Все–таки, способность людей впадать в замешательство подобна бездонному фонтану. 

— Лондо... что я здесь делаю... — снова сказал он. — Что вы... 

Нужно быть настолько жестким, насколько это возможно. Мне было необходимо всё... и вся... чтобы обрести уверенность в предстоящих действиях. 

— Я делаю то, что нужно было сделать давным–давно, — сказал ему я. — Заставляю вас расплачиваться за мои страдания, — я закашлялся, чуть удивленный своей слабой попыткой пошутить, а потом зарычал: — Наказываю вас за ваши преступления. 

— Какие преступления? Я ничего не делал... — сказал он, округлив глаза. 

Этот человек начал меня раздражать. Естественно, я понимал его нежелание признавать свою вину. Почему бы и нет? Я, обвиняемый в течение всей своей жизни, неважно, заслуженно или нет, легко мог понять желание уклониться, хотя бы разочек, от обвинений, которые на меня столь несправедливо взваливали. 

Тем не менее, я не мог проигнорировать подобную неискренность. Я кивнул своим людям, и один из гвардейцев с силой ударил Шеридана в солнечное сплетение. Шеридан, задыхаясь, рухнул на одно колено. Я шагнул и заглянул ему в глаза. Я говорил так, будто играл на публику, и, в некотором смысле, это так и было... хотя комната была пуста. 

— Такое преступление, как пренебрежение, — сказал я ему. — Преступление, как злоупотребление. В ходе вашей маленькой войны, вы изгнали Теней, о да, но вы не подумали прибраться за собой. А если некоторые из их любимчиков, прислужников тьмы, могут отправиться на Приму Центавра, то что в этом плохого, да? Хм–м? 

Он непонимающе уставился на меня. Казалось, он понятия не имел о том, что я говорил. Я начал понимать, каким образом такой человек сумел стать президентом Альянса и превратиться в самого удачливого политика в истории своей расы. Очевидно, его способность к самоотречению была безгранична. Если бы я не знал его так хорошо, то подумал бы, что он никогда слышал о дракхах, не знал о последствиях войны с Тенями... и все, что я ему сказал, действительно было для него в новинку. 

И тут я подумал, что мог бы стать лучшим разоблачителем века. 

— Хотите увидеть то, что они с нами сделали? Хотите? — спросил я. Не дожидаясь ответа, я жестом приказал гвардейцам подтащить его к одному из окон. Обычно я никогда не занавешивал его. Таким образом, я всегда мог видеть то, что происходило в городе. Теперь, конечно же, оно было задернуто тяжелыми гардинами. Гвардейцы отодвинули их таким образом, чтобы Шеридан мог лично увидеть масштаб разрушений. 

Он в изумлении уставился на руины Примы Центавра, вспыхивающие в долгой, темной ночи. Разрушенные шпили домов, дым, поднимающийся от далеких пожарищ. В небе пролетел темный и зловещий корабль, ощетинившийся иглами. Спасательный корабль дракхов: можно было лишь надеяться, что последние из них покидали мир, на который они тайно прибыли много лет назад. 

— Вот наследие вашей войны, цена, уплаченная нами, когда вы отвергли нас, толкнув к врагам, которых вы изгнали, — сказал я ему. — Прошу прощения за то, что не смотрю вместе с вами... Я уже достаточно насмотрелся. 

Шеридана снова повернули ко мне лицом. 

И принялся лепетать: 

— Но этого не может быть, по крайней мере, не сейчас... стабилизатор времени... он был поврежден... какой сейчас год? 

Я недоверчиво уставился на него. Если он притворялся, что у него какой–то вид амнезии, то, к сожалению, ему это не удалось. 

— Последний год, последний день и последний час твоей жизни. Прошло семнадцать лет с тех пор, как вы начали ваш великий крестовый поход... Семнадцать лет с тех пор... 

И тут я замолчал. 

Мой разум то прояснялся, то снова затуманивался. Мгновения замешательства и депрессии, когда я совершенно забывал, где я нахожусь, и что мне надо делать, стали все более частыми. 

— Я устал, — сказал я. — Уведите его обратно в камеру. 

Я бросил на Шеридана пристальный взгляд и произнес: 

— Молись своим богам, ибо в следующий раз, когда я пошлю за тобой, ты встретишься с ними. Я не могу это изменить... не могу поднять мой мир из руин... но я могу заставить тебя заплатить... заплатить сполна...за ту роль, которую ты в этом сыграл. 

Гвардейцы вытащили Шеридана вон. Для меня он уже стал частью далекого прошлого, которое я стремился забыть, но, вероятно, сделал это слишком быстро... Я направился к своему трону, коснулся его... не с гордостью или видом собственника... а с презрением. Презрением к вещи, об обладании которой долгое время я и не мечтал, но которая каким–то образом давным–давно вцепилась мне в горло и теперь выдавливала из меня жизнь. 

Я подошел к окну и посмотрел наружу. Потом задернул занавес. Сейчас, когда я пишу эти строки, я слышу смех... смех где–то поблизости. Кто же может смеяться, когда все вокруг в руинах? 

Дети. Да, конечно же, дети. Их, по крайней мере, двое. Я слышу их быстрые шаги, их ликующий хохот, как они бегают по залам дворца. 

А потом я слышу голос взрослого, голос женщины. Она тревожно зовет их: 

— Люк? Лисса! Где вы? 

Ее голос — музыкальный голос с мягким акцентом — не знаком мне... 

Нет... погодите... 

Я знаю... да. Сента, не так ли? Нет... Сенна, так, мне кажется, ее зовут. Она... присматривает здесь за детьми, так мне кажется. Или, возможно... да... она служит одному из наших Домов... 

Я упивался звуком их смеха, ибо мои чувства были выжжены дотла, а душа стала столь же сухой и грубой, как и моя кожа. Я слышу их топот в соседней комнате. 

Возможно, они войдут сюда. Если они это сделают, то я поговорю с ними. Я расскажу им о том, как использовали Приму Центавра, о величии, к которому мы стремились... в начале... 

А потом... потом я попрощаюсь. С Шериданом и Деленн, с Виром и Лондо... 

Шив'кала. С ним бы я больше всего хотел попрощаться. Избавиться от него, от его влияния — я мечтал об этом почти пятнадцать лет. Подозреваю, однако, что этого не случится. Потому что его эго настолько велико, что, боюсь, Прима Центавра никогда не избавится от него или его влияния. Он считает себя чем–то большим, нежели простой приверженец тьмы, служащий давно ушедшим хозяевам. Он считает себя философом, изучающим поведение. Он думает, что является чем–то большим, чем он есть на самом деле. Но в данный момент.... мне его жаль. За то, что он никогда не понимал на самом деле, каким он был чудовищем. И именно поэтому он был очень предсказуем. 

Но за мной это тоже водится. Нужно что–то сказать, чтобы очнуться. Это прогонит иллюзии и сделает вас непредсказуемыми. Это является величайшей слабостью дракхов, и я намерен ею воспользоваться...