Он вслушивался в надежде, что Гарибальди оказался вовлечен и, возможно, погиб заодно. Нет, не повезло. Эх, ладно, пока его устроит и Шеридан.
Там, где прежде стоял Хватун, возводили новую статую. Сначала Бестер думал, что пьедестал и его жалкие полноги снесут за компанию, но они просто освобождали место для нового постояльца.
На некоторое время происходящее заинтересовало его больше всего остального. Он развлекал себя, гадая, кто бы это мог быть. Лита? Байрон? Больше подходит Байрон он был мучеником, тем, кто привлек симпатии каждого. Лита также возглавляла телепатов, но она вызывала ужас даже у своих союзников. Однако именно она вызывала настоящие разрушения, не так ли? В конечном счете Байрон был трусом.
Через несколько дней он, проснувшись, обнаружил собравшуюся на плаце толпу. Укрытая брезентом статуя уже стояла на месте. Он воспользовался мономолекулярным биноклем, его сердце странно стучало в груди. Ой, брось, подумал он с отвращением к себе. Тебя не волнует это так сильно.
Но, какимто образом, волновало. Символ, который медленно реформирующийся Корпус выбрал для себя, рассказал бы больше о его характере, лидерах. Изберут они воительницу, мистикамученика или, возможно, даже его самого, как некое мрачное напоминание о том, чего не случилось?
Он наблюдал за толпой, желая быть способным пслышать их. Он слыхал, что когда нормалы утрачивают ощущение зрение, например их другие органы чувств обостряются, компенсируя бездействующее. Не так с телепатией. Иные его ощущения лишь угасали. Ни одно нормальное чувство не могло заменить его врожденную способность.
Начались речи, но он не мог их расслышать. Толпа зааплодировала он и этого не услышал.
Он надавил кнопку звонка. После долгого промедления Джеймс ответил:
Да?
Я хотел бы знать, можно ли получить аудиотрансляцию церемонии снаружи.
Посвящения? Разумеется. Не вижу к этому препятствий.
В следующий момент звук включился. Оратор заканчивал.
...мрачные дни, но они олицетворяли надежду, создавали ее, держали ее высоко, как свечу. Именно память о них поддерживала всех нас на пути к свободе, их жертва символизирует лучшее в нас.
Бестер угрюмо кивнул. Он подумал, что это похоже на двойную статую. Байрон и Лита, стало быть.
Итак, мне выпала огромная честь представить всем вам наших прародителей. Не фактически так как их единственный ребенок, их великая надежда, пропал или был убит при вероломном нападении на их убежище. Но духовно, морально... оратор помедлил.
Тех из нас, кто вырос в Корпусе, учили, что Корпус был нашей матерью и отцом. Но если мы должны представить всеобщих, духовных мать и отца, позвольте нам представить тех, кто олицетворяет свободу, а не угнетение. Терпимость, а не нетерпимость. Надежду на освобождение, а не отчаяние подавления.
Друзья, близкие, родные, я представляю вам Мэттью, Фиону и Стивена Декстер.
Покров упал. Эпоха пронеслась для Бестера сверхъестественной тяжестью между двумя ударами сердца.
Он сидел на дереве, лет в шесть, глядя на звезды в поисках лиц родителей. Иногда ему удавалось разглядеть намек на них, на глаза матери, впечатление каштановых волос, эхо ее голоса.
Он был старше на Марсе. Старейший и самый удачливый из всех мятежников, Стивен Уолтерс, лежал, ударившись о переборку, очень странно подогнув одну ногу, с рукой, оторванной по локоть. На нем все еще была маска, но у Бестера было отчетливое впечатление, что глаза за ней были открыты.
Я знаю тебя, передал Уолтерс.
У Бестера волосы на загривке встали дыбом.
Я был в новой Зеландии, ответил Бестер. Я тебя выследил.
Нет. До этого. Я знаю тебя. О, господь всевышний. Это моя вина. Фиона, Мэттью, простите...
Это парализовало Бестера. Ощущение близости было как наркотик. Оно не было приятным, оно было ужасно, но какимто образом оно было той его частью, что он утратил.
О чем ты толкуешь?
Я тебя чувствую. Я видел, как ты родился, после всего, что я сотворил, после всей крови на моих руках, но они позволили мне видеть твой приход в этот мир, и ты был такой замечательный, что я плакал. Ты был нашей надеждой, нашей мечтой...
Мое имя Альфред Бестер.
Мы звали тебя Сти, чтобы тебя не путали со мной. Они дали тебе мое имя, сделали меня твоим крестным. Твоя мать, Фиона, как я любил ее. Мэттью, его я тоже любил, но, боже... тут ужасный приступ боли остановил его и почти остановил его сердце. Бестер чувствовал эту дрожь.
Это я потерял тебя, продолжил Уолтерс. Я думал, что смогу спасти их, но они знали, что это невозможно. Все они просили меня вынести тебя, сохранить тебе свободу, а я подвел их. Подвел...
Мэттью и Фиона Декстер были террористами, ответил Бестер. Они погибли, когда бомба, которую они подложили в жилом комплексе, сработала слишком рано. Бомба, которую они взорвали, убила моих родителей.
Ложь, он слабел. Тебя накормили ложью. Ты Стивен Кевин Декстер.
Нет.
Уолтерс изнуренно мотнул головой, а затем потянулся вверх к лицу Бестера. Дрожащей рукой он стянул с себя респиратор. В темноте его глаза были бесцветны, но Эл знал, что они синие. Яркосиние, как небо. Женщина с темнорыжими волосами и переменчивыми глазами, мужчина с черными кудрями, оба улыбающиеся. Он знал их. Всегда знал их, но не видел их лиц с тех пор, как Смехуны прогнали их. Они смотрели на дитя в колыбели и разговаривали с ребенком. И Бестер чувствовал любовь так сильно это была любовь? Он никогда не ощущал ничего подобного, потому что в этом не было ни намека на физическую страсть, ни отчаянной необходимости, просто глубокая, верная привязанность, и надежда...
Он видел глазами Уолтерса, через сердце Уолтерса. Но затем, о ужас, выступил другой образ. Те же два человека, но глядящие на него, и он был ребенком в колыбели, а позади матери и отца стоял другой человек, человек с яркосиними глазами, блестящими, как солнце...
Они любили тебя. Я любил тебя. Я все еще люблю тебя. ПсиКорпус убил их и забрал тебя. Я пытался тебя найти...
Бестер бессознательно искал PPG. Вдруг он оказался здесь, в его левой руке, протянутой вперед. Его рука сжалась, и лицо Уолтерса стало яркозеленым, непонимающим.
Замолчи.
Его рука сжалась снова, новая зеленая вспышка.
Замолчи.
Мысленные картины стали распадаться, но недостаточно быстро. Он попытался выстрелить снова, но заряд кончился. Он пытался и пытался, давя на контакт, стараясь задушить лживые видения в своем мозгу.
Фиона... Мэттью... Уолтерс был еще тут, стягивая на нем образы сияющим плащом. Его глаза тоже были еще здесь, уходящие, полные ласкового укора. Он стоял у ворот, створки которых как раз начали открываться.
Тебе не уничтожить правду.
И он ушел, и образы, наконец, рассеялись. Тысячи изображений его родителей, танцующих, сражающихся, держащих его...
Нет!
Он зажал все это в кулаке и давил, пока оно не ушло прочь.
Его кулак больше никогда не разжался. Никогда.
Он потряс головой, вновь возвращаясь в свою камеру.
Там, внизу, были они мужчина и женщина, которых он никогда бы не узнал, если бы не сны, и видения, и сознание умиравшего человека. Мэттью и Фиона Декстер, мать и отец в бронзе. И в их руках любовно поддерживаемый сверток...
Конечно, это была правда. Конечно, он это всегда знал.
Сперва он почувствовал как будто кашель, так давно уже он не смеялся. Он снова закашлялся и опустился на койку.
Джеймс, должно быть, подумал, что он умирает, потому что показался через пять минут с обеспокоенным видом.
Бестер?
Ничего, отмахнулся Бестер, отсылая его. Просто вселенная. Не верь никому, кто скажет тебе, что ирония есть лишь литературная условность, Джеймс. Это универсальная константа, как гравитационная постоянная.
О чем это вы?
Но Бестер покачал головой. Еще одно, что знал он один. Никто другой на Земле и среди звезд не знал, что произошло с тем ребенком, которого обессмертили в бронзе. Что символ надежды на дивный новый мир был никем иным, как самым ненавидимым преступником мира старого.
Может быть, в этом и была их надежда, в конце концов.
Все еще улыбаясь, он прилег на свою койку, пытаясь придумать, что с этим делать. Войдет ли это в его мемуары? Может быть, но не лучше ли, не более ли восхитительно, не позволить никому узнать, никогда никому не рассказывать.
А сейчас он устал. Он подумает об этом утром. Он вздохнул и закрыл глаза, и почувствовал странную легкость в руке, в левой руке. Чтото вроде тепла. И движения, будто чтото отпустило.
И ему показалось может быть, это был сон что его левая рука открылась подобно лепесткам цветка, и пальцы развернулись, и он рассмеялся в немом восторге.
Когда Джеймс нашел его на следующий день, это было первое, что он заметил рука. Ладонью кверху, пальцы лишь слегка согнуты, свободные от кулака, что пленил их так надолго.
Бестер был также свободен; со слабой таинственной улыбкой на губах его лицо выглядело както моложе. Он и впрямь казался просто спящим.
Последнее обновление: 18 декабря 2002 года |
© 1999 Ballantine Books
Перевод © 20002001 Елена Трефилова.
Оформление © 2001 Beyond Babylon 5,
публикуется с разрешения переводчика. |