Глава 11
— Вы нынче примерно сидите, мистер Кауфман. — сказала Луиза.
— Благодарю вас, — отозвался Бестер. — Я сегодня чувствую себя лучше, чем в последнее время. Думаю, я что–то подхватил.
— Я тоже так думала. Начала о вас беспокоиться, — она мазнула по палитре, морща лицо и поводя носом. Бестер заметил, и не в первый раз, что засматривается на нее.
Да, он чувствовал себя чертовски лучше, в самом деле. Симптомы совершенно исчезли, оставив ему лишь немного путаные воспоминания о том, что проделали он и Джем позавчера ночью.
Оглядываясь назад, он дивился, как его не поймали, до того близко он был к краю реальности. Что ж, его выручили инстинкты, если не рассудок. Он знал о преследовании, занимался им всю свою жизнь, и, таким образом, знал, как не попадаться.
Тут были, конечно, три возможных осложнения. Кто–то, возможно, заметил его и мог дать его описание. Однако об этом он беспокоился меньше всего, учитывая сильный дождь и нанесенный ущерб. Второе — когда начнут проверять Джема — если они когда–нибудь попытаются выяснить, кем он был, — это может привести следователей в круг тех, кто мог его опознать.
Третье — и сильнее прочего беспокоившее его было то, что Гарибальди как–то мог обратить внимание на ограбление. Правда, когда они найдут остатки ампул там, где они должны быть, и тело продавца наркотиков в подвале, у них не будет причин проверять следы сыворотки среди расплавленного стекла.
Но они могут.
Ему действительно необходимо бежать. Покинуть Париж, покинуть Землю. Каникулы оказались веселыми, но не было причины испытывать судьбу.
— Вы необычайно долго отсутствовали недавно ночью, — сказала Луиза. — Теплая встреча?
— Можно и так сказать, — отозвался Бестер.
— Правда? Я знаю, с кем?
— Нет, я пошутил. Я просто гулял и думал. О том, что вы говорили — написать своего рода книгу.
— Мемуары?
— Нет, это было бы слишком личное. Роман, вероятно. Что–то, что позволило бы мне подойти к вещам более отстраненно.
— Я думаю, романисты иногда — трусы.
— Я полагал, что литературный критик тут я.
— Да, вы. Я предполагала, что вы того же мнения. Романисты вкладывают вещи, которые хотели бы сказать сами, в уста вымышленных героев. Это отделяет их от персонажей. Они всегда могут заявить, что просто герои говорят те вещи и что они просто изобразили мнение, нежели выразили его.
— Иногда так и делают.
— Да. Эффективная дымовая завеса, я полагаю, для их реальных мыслей.
— Так что, думаете вы, я должен написать мемуары.
— Этого я не говорила. Я недостаточно знаю о вашей жизни, чтобы судить, будет ли это интересно без прикрас. Но спорю, что так и есть, — она положила кисть и прямо посмотрела на него. — Кто вы такой, мистер Кауфман? Что вы такое?
Холодок пробежал у него по спине. Это звучало почти... гневно. Откуда это? Он что–то упустил, пока был болен? Он хотел бы четче вспомнить те дни.
— Не понимаю.
— В тот день. После оперы, когда вы интересовались, где я была. Вы думали, что я была с кем–то, не так ли? С мужчиной?
— И в мыслях не держал. Кроме того, вы же спросили меня о чем–то подобном?
— Отлично, — сказала Луиза. — Одним махом вы говорите „нет, я не..., но если я и...” и так далее. Будьте честны. Вы думали, что я была с кем–то, и вам это не понравилось.
Он не ответил на это, просто пытаясь глядеть на нее так, будто она спятила.
Она покачала головой и подошла к нему.
— Нет. Знаете, где я была в ту ночь? Гуляла. Думала. Пыталась понять, какого рода чувства руководят человеком, который подарил мне наряд императрицы, а затем увиливает от того, чтобы повести меня в нем куда–нибудь. Незнакомец, появившийся в худший час моей жизни и ставший здесь для меня тем, кем не был никто другой. Без всякой на то причины. Или по причине, которую он не допускает.
— О чем вы?
— Вы знаете, о чем я. Вы либо знаете это, либо вы глупы. Я об этом поразмыслила. И эти последние несколько дней... вся последняя неделя... вы выглядели — каким–то беззащитным. Я читала на вашем лице ясно. Но теперь это ушло. Почему?
— Я ни в малейшей степени не понимаю, о чем вы толкуете, — сказал Бестер, пытаясь говорить с досадой, тогда как чувствовал он растерянность, почти панику.
— Я должна говорить прямо? Я думаю, что вы в меня влюбились. Да?
На секунду у него в голове зазвенело, будто он только что отразил атаку двух П12. И как ни пытался, он не мог оторвать взгляд, прикованный к полу, не мог взглянуть ей в глаза.
— Да, — выдохнул он.
Она резко повернулась к нему спиной и отмерила несколько шагов. Затем подошла, ближе и ближе, пока уже не стояла над ним, прячась за скрещенными руками. Он чувствовал, что она пристально смотрит ему в темя, но не ощущал, что она думает, вовсе. Совсем. Это было, как если бы он получил средство, выключившее его пси–способности.
— Глупый, — сказала она. Затем взялась пальцами за его подбородок и подняла его. Наклонилась и слегка поцеловала его в губы. Охватила руками его голову и поцеловала более настойчиво, но наконец, наконец он понял, что происходит, и его губы вспомнили, что делать.
Он был на ногах, его руки обнимали ее, и он был потрясен ее теплом, ее податливостью в его руках. Возбужден прикосновением к ней, ее близким запахом, новым ракурсом ее лица так близко от его собственного.
Он чувствовал себя подобно комете, через миллион лет вакуума за орбитой Плутона наконец приблизившейся к Солнцу; лед испарялся...
Ее комната была изящна, опрятна, в синих тонах, и без чего–либо, что привлекло бы его большее внимание, когда они, в итоге, добрались до нее. Когда он познал ее волосы, ее небесно–ясные глаза, и, наконец, восхитительное ощущение разгоряченной плоти — в сплетении и скольжении тел друг к другу, лицом к животу, и поцелуев, которые длились долго, порожденные драгоценной жаждой. Он чувствовал себя мальчишкой, мужчиной. Он чувствовал то, чего никогда не знал как Альфред Бестер.
Он чуть–чуть плутовал — он мог ощутить, что чувствует она, и это давало ему подсказку. Он также слегка стимулировал определенные центры мозга в нужный момент — он хотел подарить ей все, что мог. Он желал, чтобы она была телепатом и могла чувствовать, что он делает, узнать, что он нашел в своем сердце. Но тогда она могла увидеть также, как пуст он в других отношениях, и устрашиться.
Они оба не говорили после, когда ночь прокралась на улицы снаружи, но обнялись и постепенно уснули, как будто оба понимали, что слова не имеют смысла. Однако он спал недолго. Он так давно ни с кем не делил ложе, что отвык от этого. Он рассматривал ее лицо в бледном свете маленького ночника на столике.
Он тихо поднялся выключить свет, но задержался у окна. Он отвел штору в сторону и посмотрел вниз на пустую улицу.
В своем отражении в темном стекле он увидел лицо Байрона, его сардоническую усмешку.
„Ты не заслуживаешь ее. Ты не заслуживаешь никого,” — сказал Байрон.
— Тут речь не о заслугах, — прошептал Бестер. — Я получил новый шанс. Реальный шанс. Я никогда не был счастлив, никогда в моей жизни. Я никогда не знал, каково это.
Он закрыл глаза.
— Ты больше не нужен мне, Байрон. Ты — часть того, чем я был. Ты — часть того, от чего я не мог избавиться. Это похоже, будто я упал в горную реку и годами только и делал, что цеплялся за скалы, ломая руки, пытаясь вырваться из их расщелин. Я мог так и умереть, цепляясь за эту скалу. Вместо этого, я направляюсь посмотреть, куда течет река. Я стал свободным.
„Это не ты, — сказал Байрон. — Ты никогда не был таким. Ты должен сохранять контроль. Контроль надо всем.”
— Прощай, Байрон.
И Байрон исчез, разгаданный. Его посещения закончились.
Затем Бестер лег подле Луизы, и она издала довольный звук. Он уснул — и не видел снов.
Гарибальди проснулся в поту, не понимая, где он.
Бывают особые сны — сны, когда вы думаете, что совершили что–то ужасное, непоправимое. Бывают упрощенные разновидности — к примеру, сон, что вы явились на экзамен по курсу, который никогда не изучали. Встречается также и более мрачный вариант — когда вы совершили ужасное преступление, которое могли попытаться скрыть. Но не навсегда, никогда не навсегда...
В его сне он предавал лучшего человека, которого знал когда–либо, худшим людям из ему известных, нарочно, со злым умыслом.
Отличительная особенность подобных снов заключается в том, что после пробуждения можно понять, что это был лишь сон. Нет экзамена, нет смертоубийства, нет предательства.
Но для Гарибальди пробуждение только ухудшало дело, потому что тогда он вспоминал, что все было наяву. Он действительно это сделал, и никакому сну не охватить глубины зла, совершенного им.
И до сих пор не избавившись от чувства вины, он неизбежно возвращался к одному факту. Причина заключалась в Бестере. Это не было ни отговоркой, ни старым „бес попутал”, но буквальной истиной. Гарибальди был запрограммирован, как какой–то тупоголовый робот.
„Это в тебе говорит алкоголик”, — подумал он. Алкоголики всегда находят извинения, объясняющие, почему они не ответственны за свои поступки. Это стало одной из причин, побудивших его к пьянству, когда он снова принялся за выпивку. Это дало ему право на срыв.
Ну, он одолел бутылку. Так, может, Лиз была права. Может, Бестер и впрямь стал его новым помешательством. Может, настало время отбросить и „бестероманию”.
Он полежал, прислушиваясь к нежному дыханию Лиз, пытаясь утихомирить свое сознание и немного поспать.
Через полчаса он сдался. Он вышел в другую комнату, включил свой компьютер и сонно уставился на экран. Вызвал последние данные по обороту рибосиласа холина.
Нет данных. Все прошедшие проверку, кроме того парня с Мира Креншоу, действительно имели основания для приема препарата, и никто не заявлял о дополнительной дозе. Также никого не обокрали.
Погоди... Четыре человека в Париже всего несколько часов назад подали рецепты для пополнения запаса. Что там произошло?
Через минуту он узнал, что. При неудачной попытке ограбления спятивший наркоман–гангстер подорвал себя, когда попался.
Не похоже на то, что какой–либо препарат был похищен. Там все было порушено и нуждалось в восстановлении его компанией, а все четыре дозы лекарства были пересчитаны в аптекарском сейфе. Разбиты, но пересчитаны.
Все же...
Он пробежал отчет о смерти воришки. Джемелай Пардю, тридцати двух лет от роду, по полицейскому отчету тридцати трех. Ничего удивительного. Никаких видимых связей с Пси–Корпусом.
Как насчет тэпов? Их он тоже проверил, и они все выглядели чистыми, но никогда ведь не знаешь.
Он покачал головой и посмотрел на часы. Три утра. Какого черта он здесь делает?
Лиз была права. Сколько аптек ограбили нынче ночью? Он быстро навел справки. Сообщалось о шестистах тридцати трех ограблениях или попытках ограбления аптек. Это означало, что во всем Земной секторе произошло еще много таких, о которых пока не сообщалось, или тех, что остались незамеченными.
— Скажи „спокойной ночи”, Майк, — буркнул он, выключая монитор.
Гарибальди нужно было прожить жизнь, а Бестер уже отнял от нее слишком много. Хватит. Черт с ним.
Он пошел спать.
| Последнее обновление: 10 июня 2002 года |
© 1999 Ballantine Books
Перевод © 2000–2001 Елена Трефилова.
Оформление © 2001 Beyond Babylon 5,
публикуется с разрешения переводчика. |
