Бестер погасил скорость почти до нуля. „Черная Омега” продолжала вращаться, но это его устраивало — так можно наблюдать леденящее колесо звезд. Даже хотя его суб–допплер отслеживал неожиданные корабли, ему претила идея не обозревать все подступы, иметь слепое пятно за спиной. 

Кроме того, ему нравилась холодная красота звезд. Ему нравилась ирония этого поэтического эпитета, называвшего холодными самые очаги творения, в жизни и смерти которых все элементы рождались, испепелялись и возрождались. 

Он проверил свой суб–допплер радар. Другой корабль — он его ждал — все еще тормозил в струе новообразованного гелия, но теперь это был только выхлоп. Через передний иллюминатор он мог лишь разглядеть корабль, двигающийся в тень за астероидом. Других не было видно. 

Он дождался нужного вектора, затем включил движки. Его лоснящийся механический конь отозвался, двигаясь теперь вдоль изгиба картофелеобразной чушки, никогда не бывшей планетой, взбираясь примерно на километр по его длине. На конце показалось аккуратное отверстие, не более чем втрое превосходящее по диаметру его истребитель. Он повел корабль в зияющую сердцевину камня. 

Пятнадцать лет назад, немногим позже смены веков, шахтеры застолбили эту скалу, выдолбили ее и вычистили металл для земных мальтусовых орд. В двадцатых на внутренних рынках металлов упали цены. Шахтеры сократили свои убытки, разобрали механизмы и отбыли, оставив пустую раковину камня. 

В другое время старая выработка могла послужить основой для колонии — много таких опустошенных астероидов продавалось идеалистам–основателям миров всего лишь столетием раньше. Но в эпоху зон перехода, когда можно подождать и много более гостеприимного мира для колонии, эта скала зачахла. 

Пока Бестер не нашел ее на старой землеотводной карте. Теперь ею снова пользовались. 

Он повернулся вокруг оси, прежде чем достиг дальнего конца, где ждали несколько узких доков. Другой корабль — помятая посудина без опознавательных знаков — был уже там. Он пристыковался к цилиндру, соединявшему его с воздушным шлюзом, удостоверившись, что с той стороны есть давление — и что это давление дает кислородно–гелиевая смесь. Затем, все еще в скафандре, он вышел из корабля во внутренний шлюз. Это было маленькое помещение с лестницами, ведущими в трех направлениях, все „вниз”. Он ступил на одну из них и позволил слабому тяготению тянуть себя вниз по поручням. 

Он появился как пожарный в замедленной съемке в тесной, лишенной украшений комнате. Стены были оплавлены и сглажены. В комнате уже были трое, все в одних рубашках. Двое приветственно кивнули Бестеру. Третий — мужчина, пристегнутый к креслу железными обручами — только взглянул на него с неким ужасающимся пониманием. Комнату освещал только конус нарочито неприятного ультрафиолетового света, направленный на мужчину в кресле. 

Бестер снял шлем и, не торопясь, остальной скафандр. Затем он подошел к пленнику. 

— Здравствуйте, м–р Джексон, — он аккуратно сел на маленький стул и потер рука об руку. — Я хочу вам кое–что объяснить. Ну же, посмотрите на меня. Не бойтесь. 

Джексон неохотно повел взглядом и сфокусировал его на Бестере. Он был молод, всего двадцать пять. У него были серые глаза и ясные черты. Он немного походил на Бретта, когда тот был в его возрасте, мальчик с плаката Пси–Корпуса. 

— Я не хочу делать это, — сказал Бестер, — правда, не хочу. Мы оба телепаты, ты и я. Оба мы из Корпуса, и Корпус нам мать и отец. Ты мне как мое собственное дитя, в более глубоком смысле слова, чем простецы могут постичь. 

— Корпус — мать, Корпус — отец, — прошептал Джексон. 

— Вот видишь? Мы одинаковы. Честно, будь ты простецом, у нас не было бы этой дискуссии. Я бы уже начал делать с тобой неприятные вещи. Но ты один из моих, Тимоти — можно мне звать тебя Тимоти? Ты из моих, и я не хочу причинять тебе боль. Даже хотя ты служишь другой стороне, я все же считаю тебя своим. 

Я не хочу причинять тебе боль, но если ты вынудишь меня, я это сделаю. Что–то происходит на Сирийском плато. Что–то происходит в правительстве Земли. Они связаны. Понимаешь, Тимоти? Что–то происходит с моими телепатами, моим народом, моими братьями и сестрами и — детьми, и я не думаю, что это что–то хорошее. 

— Сэр, я не могу предать Корпус... 

Бестер пощелкал языком. 

— Тимоти, ты так молод. Я знаю, ты думаешь сейчас, что ясно смотришь на вещи, знаешь, кому принадлежит твоя верность. Я родился в Корпусе, воспитан Корпусом с рождения. Я никогда не уклонялся от служения Корпусу, даже когда требовались большие жертвы, — он поднял свою скрюченную руку. — Не смей говорить мне, что такое предать Корпус. Некто снабжает нашими людьми кого–то — или что–то. Вот где предатели Корпуса, и ты работаешь на них. 

— Сэр, директор... 

— Простец, Тимоти. Он ставленник Сената, простецов–толстосумов. — Он наклонил голову. — У меня мало времени. За мной пристально следят, и я ускользну. Тимоти, я готов принести сегодня еще одну жертву. Мне будет ужасно больно причинять тебе вред. Я понесу это как рану в моем сердце. Но это будет одна рана из многих, и, ради моего народа, я сделаю это. Потому я и рискнул, прилетел расспросить тебя сам — потому что я не могу и не буду просить кого–либо еще принять эту тяжесть за меня. Я прошу тебя — в последний раз — помочь мне. 

— Сэр... — его голос дрогнул. — Сэр, я боюсь их. 

— Конечно. 

— Они... они нашли кое–что на Марсе. Корабль. 

— Я знаю о корабле, Тимоти. Я знаю, один человек коснулся его и умер — я знаю, телепат коснулся его и сошел с ума. Я знаю, что когда корабль откопали, другой точно такой же прилетел и забрал его. Но чей это был корабль, Тимоти? Какой расы? И что они делали с моим народом? 

— Сэр, я не знаю. Вы должны верить этому. 

— Я не могу позволить себе верить. Ты это понимаешь. 

— Они все связаны с IPX и правительством, как вы сказали. Я видел офицеров Вооруженных Сил Земли, и советника вице–президента Кларка... 

— Чужие, — тихо напомнил ему Бестер. 

— „Межпланетные Экспедиции” проследили их корабль до Предела, до планеты, называемой Альфа Омега 3. Они планируют послать команду археологов для исследования. Это все, что я знаю. 

Бестер печально кивнул. 

— Я верю тебе, сынок, — и ударил его жестким сканом. 

Джексон не солгал, но сканирование выявило больше деталей. Лица людей из IPX, некоторых он узнал. Советник, связанный с Кларком. Больше деталей, которые помогут прояснить интригу, но и только. 

Нет, все по–настоящему полезное исходило из уст мальчика, увы. 

Он оглядел двух других людей в комнате. Одному, высокому мужчине, состоящему из прямых углов, он сказал: 

— Я хочу, чтобы его восстановили. Аккуратно. Он все–таки потерял две недели отпуска — имплантируйте приятные воспоминания о путешествии по Тетонскому кряжу или еще где–нибудь. Восстановите его личность как можно ближе к оригиналу, но оставьте мне ключ для входа, ясно? Однажды он может нам понадобиться. 

— Я понял, м–р Бестер. 

— Знаю, что поняли, м–р Тсай. Я проверю его через несколько недель, — он положил Тсаю руку на плечо. — Кое–что из того, что нам приходится делать, тяжело, но это лучше альтернативы. Молодец, Тсай. 

Как и вы, мисс Донн — хорошая работа. 

Донн подтянула свою весомую, мускулистую фигуру и живо кивнула. 

— Спасибо, сэр. 

— Моя... встреча... назначена? 

Слабая тень улыбки, казалось, скользнула по тонким губам Донн. 

— М–р Бестер, думаю, вы получите удовольствие. 

— Хорошо. Уверен, так и будет. Мисс Донн, вот еще что. Хорошо бы несколько усовершенствовать нашу разведку в IPX. И мне нужно знать все об этой миссии к Пределу. Нам нужен кто–нибудь на том корабле. 

— Я присмотрю за этим, — пообещала Донн. — Я направляюсь обратно в Женеву, как только мы закончим здесь. 

— Знаю — и мы закончили здесь. Что ж. Приятно видеть вас обоих снова. Надеюсь, при следующей встрече мы сможем заняться чем–нибудь более приятным — поужинать, может быть. 

Бестер вернулся на свой корабль. Отстыковавшись от астероида, он дал один короткий импульс и ждал, медленно дрейфуя, почти час, прежде чем включить маршевые двигатели и направить нос „Фурии” к некоему транспорту, ожидавшему его возвращения. 

— Хорошо слетали? 

Бестер отвлекся от высвобождения из скафандра. Он увидел серьезного молодого человека с коротко стрижеными светлыми волосами. 

— Здравствуй, Байрон. Да, в самом деле очень хорошо. 

— Какие–нибудь признаки транспорта? 

— Вообще никаких. Может быть, что в этот раз мы получили плохую подсказку. Я думаю, не придется ли нам вернуться на Цереру и начать сначала. Я не уверен, что тамошний капитан был полностью правдив с нами. 

— Простецы всегда такие, не так ли? 

— Они не могут ничего с этим поделать, — сказал Бестер. — В их натуре страшиться нас. Чем ты занимался, пока меня не было? 

— Читал одну из книг, что вы советовали. Одно из сочинений этой Рэнд. 

— Ах, да. Обратила она тебя в объективизм? 

— Не совсем, но я понимаю, о чем вы. Трудно отрицать, что некоторые люди значат больше, чем другие, в широком масштабе. 

Бестер окончательно выбрался из скафандра. 

— Ее нужно воспринимать в контексте. Открытие факта эволюции Дарвином создало новую парадигму мышления о старых проблемах. Было модно и удобно верить, что те, кто имеет власть и успех, таковы, потому что обладают врожденным преимуществом, — он сменил тему. — Я голоден. Может, поедим? 

— Восхитительно, — ответил Байрон. 

Несколько минут спустя, за едва узнаваемой лазанией из микроволновки — во всяком случае, Бестер надеялся, что это лазания — Байрон заговорил. 

— Думаете, там об этом? Социальный дарвинизм? 

— Выживание самых приспособленных? На самом деле, это было неверное понимание механизма эволюции. В ретроспективе все это совершенно глупо — простецы пререкаются из–за того, кто больше развит. С нашей точки зрения, это как будто пара шимпанзе спорит, которая из них ходит более прямо. Социальный дарвинизм был псевдонаучным обоснованием непротивления капитализму, классовому господству, расизму. Это была идеология, а не научное понимание. 

Но есть и такая вещь, как эволюция, конечно. Почти миллион лет homo sapiens оставался фактически неизменным биологически — культура, по существу, остановила естественный отбор. Общество защищает слабых и глупых, помогает им размножаться. Что бы ни думали о себе социальные дарвинисты двадцатого века, они были, по сути, конечным продуктом миллиона лет неестественного и ненаправленного отбора — точно так же, как фабричные рабочие и сидящие на пособиях пройдохи, они секли сами себя. 

— За миллион лет единственным биологическим усовершенствованием человеческой расы стали мы, Байрон, — он улыбнулся. — Видишь ли, я не социальный дарвинист — просто дарвинист, обычный и простой. 

— Это кажется очевидным, — сказал Байрон. — Потому нормалы и страшатся нас. 

— Вообрази, что оставшиеся на деревьях обезьяны должны думать о тех новых существах, которые отправились с прямой спиной гулять по саванне. С осознанием, что его вытесняют, у вида должен был возникнуть импульс к последнему безнадежному усилию спасти себя, свои гены от забвения. 

— Так почему вы предложили мне почитать Рэнд, если ни во что не ставите предпосылки ее аргументации? 

— Почему... чтобы заставить тебя думать, Байрон. Пси–коп должен уметь думать, уметь оценивать, уметь выносить суждение. Я взял тебя в команду, потому что думаю, что у тебя самый большой потенциал из тех, кого я видел, за долгое время — ты можешь быть первоклассным пси–копом, если захочешь. Не охотником — конечно, нам нужны хорошие охотники, не пойми меня превратно — но ты можешь быть лидером. Ты мог бы далеко пойти. 

— Я... я ценю возможность, сэр. Надеюсь, я не подведу вас. 

— Это приятно, Байрон. Уверен, ты заставишь меня тобою гордиться. Я хотел бы иметь такого сына, как ты... 

Он осекся, не уверенный, почему сказал это — он говорил такие вещи постоянно, потому что дать людям почувствовать себя особенными значило понравиться им, и это делало их полезными. 

Однако — он понял, что его беспокоит — он был искренен в том, что только что сказал мальчику. Ему нравился Байрон. Ему нравилось обучать его, формировать его. Это было странно. Он впервые за долгое время переживал подобное чувство. Он действительно не был уверен, то ли оно ему нравится, то ли оно — подходящее. Вероятно, ему следует отправить Байрона к какому–нибудь другому наставнику. Да, это может быть самое лучшее. Он еще подумает об этом.  

Между тем, они должны были поймать мятежника, а значит важно сохранять темп. Отклонение к астероиду было просто так, маневром, чтобы он мог тайно провернуть дело. В то время как большинство команды транспорта было из его доверенных лиц, другим — Байрону, например — еще не было положено знать все, чем он занимался. 

Человек, которого они преследовали, почти наверняка направлялся к Ио, в надежде воспользоваться тамошней зоной перехода. Его следовало остановить, но спешить на самом деле было необязательно. Он же не знал, что на борту его краденого судна — сигнальный маячок. Всегда был. Телеметрия показывала, что его корабль на пути к Юпитеру, и их транспорт мог легко перехватить его. 

А теперь было другое дело, требовавшее немедленного внимания. Ему нужно было знать все, и более чем все, об экспедиции, направлявшейся к Пределу. 

Несколько минут перед компьютерным терминалом дали ему полные сведения — Донн, эффективная, как всегда, уже отфильтровала порядочно информации. 

„Икар”. Явно корабль IPX. Он просмотрел назначения, увидел несколько знакомых имен. Чанг. Идальго — Бестер улыбнулся. Идальго был перед ним в долгу за некоторые услуги. 

Еще одно имя попалось ему на глаза — Шеридан. Анна Шеридан. Возможно, родственница того знаменитого героя войны? 

Это он тоже должен проверить. 

Они еще не наняли телепата — разумеется, по–настоящему собирать команду они начнут через несколько недель. Хорошо. Это давало ему время. Он мог сосредоточиться на текущих делах, на своей приближающейся встрече. Все, что он должен сделать, это правдоподобно растянуть эту охоту за телепатом на ближайшие двое суток, и все будет на своих местах.