Бестер взглянул на вздрагивающее тело Стешко. 

— На этот раз ему придется помыться, — сказал он. 

Лита — мертвенно бледная — кивнула. 

— Он слышал, как Финн хвастался в баре — я почти уверен, что это бар адамитов и что убийца тоже его завсегдатай, — он поразмыслил минутку, затем вытащил свой телефон и набрал номер. 

— Энни? — сказал он, когда начальник отделения ответила. — Не позволишь ли мне угостить тебя? 

В баре воцарилось молчание как в сцене из плохого вестерна. Местечко на самом деле не было похоже на салун — оно выглядело выскобленным дочиста. Здесь было, вероятно, посетителей тридцать. Некоторые из них выглядели достаточно тупыми, чтобы сойти за ковбоев — большинство же нет. Все они наблюдали за Бестером и Литой с менее чем дружелюбным выражением. 

— Остановите меня, если вы уже слышали это, — сказал Бестер достаточно громко, чтобы его услышали все. — Телепат заходит в бар. Он подходит к бармену и говорит: „Я хочу поговорить с каждым из ваших посетителей, по одному за раз, в задней комнате, начиная прямо сейчас”. 

Бармен, высокий, тонкий мужчина с редкой подковообразной прической, нахмурился, открыл рот, затем сказал: 

— Эй, нельзя так просто прийти сюда и... и... 

— Весьма доходчиво отвечает бармен, — продолжил Бестер. — „Но заведение окружено” — ответил телепат — допустим, это я: „И если вы не сделаете, как я сказал, вы очень, очень пожалеете. С другой стороны, все, чего я хочу — это задать каждому из вас несколько вопросов так, чтобы не слышали остальные. Это не займет много времени”. 

Они оккупировали комнату бармена. С него Бестер и Энн и начали. Они не стали тратить время зря, спрашивая его о чем–либо — они его просто просканировали. Затем они принялись обрабатывать посетителей, сменяя друг друга во избежание переутомления. 

Лита, заметил Бестер, казалось, чувствует себя все более и более неуютно. Он снова начал опасаться, что она может стать проблемой. Иногда некоторых нужно подтолкнуть, чтобы они увидели всю картину. Толика личной вовлеченности. 

— Лита, — сказал он, когда посетитель номер шесть вышел, — не просканируешь ли следующего информатора, пожалуйста? Мне надо перевести дух. 

Ее глаза расширились, и на мгновение он подумал, что он откажется, пока Энн не добавила тихо: Интерн. 

Она сделала это, хотя Бестер проследил за всем и помог ей удалить воспоминание. 

— Следующий. 

Следующий был пузатый дядя средних лет. Он вытащил PPG почти сразу, как вошел. 

— Ну, здравствуйте, — кротко сказал Бестер. — Мы вас заждались. 

Мужчина смотрел на них троих удивленными глазами. 

— Это сделал я, знаете, — сказал он. 

— Конечно, вы, — ответил Бестер. — Гадкие телепаты, постоянно ковыряющиеся у вас в голове. 

— Это не так, — сказал человек. — Я хочу, чтоб вы поняли, я их любил. 

— О, на самом деле мне наплевать, понимаю ли я, — сказал Бестер. — Это заботит меня в последнюю очередь. 

Убийца повернулся и наставил PPG Бестеру в лицо. Бестер захватил его нервную систему, чувствуя, как он пытается надавить на контакт. Такое маленькое движение, которое могло бы заполнить брешь между жизнью и смертью. 

На секунду он подумал, что может проиграть в схватке — мысли мужчины были как жирные тараканы, отвратительные, скользкие, сводящие с ума. Но он держал крепко, к сожалению, ибо это увлекло его внутрь достаточно, чтобы увидеть, как жизнь уходит из их глаз, увидеть жертв, одну за одной, ощутить сокрушительную почти любовь... 

— Это действительно он, — сказал он. — Лита, не могли бы вы забрать у него оружие? 

Лита осторожно изъяла PPG. Дрожащая рука осталась раскрытой. 

— Энн, можешь надеть ему наручники? 

Как только это было сделано, Бестер его вырубил. 

— Доставим его в отделение, — сказал Бестер. — Я не хочу спешить. 

— О чем вы? — спросила Лита. — Мы не сдадим его теперь земной службе? 

— Лита, вы, разумеется, понимаете, что все улики, которые мы имеем в доказательство виновности этого человека — да и все улики, приведшие нас к нему — были добыты незаконно. Он не пойдет под суд, — он похлопал мужчину по голове. — Нет, у меня для него совсем особые планы. 

— Что вы сделали? — спросила Лита, уставившись на заключенного. Он был одет в смирительную рубашку, а его глаза были выпучены. Он то дышал быстро, со звериным пыхтением — то целую минуту вообще не вдыхал. Снова и снова его глаза метались точь–в–точь как во время „быстрого сна”. Резиновый шар распирал ему рот. 

— Если бы только он сумел выбраться из своей рубашки, — сказал Бестер, — то познал бы момент совершенного, абсолютного наслаждения. Он бы вырвал свои собственные глаза, откусил бы себе язык, привел бы себя в состояние одной из своих жертв. Это единственное, что, как он воображает, может дать ему покой, позволить бежать от того, что он видит — а он никогда этого не сможет. Он останется связанным всю оставшуюся жизнь или умрет. Это так просто. 

— Это ужасно. И то, что вы сделали всем тем людям... 

— Пятеро врачей идут охотиться на уток, — сказал Бестер. — Терапевт, педиатр, психиатр, хирург и патологоанатом. Пролетает птица. Терапевт первым видит ее — он поднимает свое ружье, но не стреляет. Он думает: „Может, на самом деле это не утка. Мне нужно проконсультироваться”. Тем временем птица улетела далеко. Взлетает другая птица, и на сей раз попадается на глаза педиатру. Но он думает: „Я не уверен, что это утка — кроме того, у нее могут быть дети”. И птица улетает. Следующая птица в полете, и в этот рез первым ее видит психиатр. Будучи весьма зорким, он наверняка знает, что это утка, но думает: „Я знаю, что это утка — но знает ли оно, что оно утка?” — и пока он беспокоится об этом, утка улетает. И вот вылетает четвертая птица, и на этот раз очередь хирурга. Бум! Он стреляет без промедления. Птица падает вниз. Хирург поворачивается к патологоанатому и говорит: „Сходи–ка посмотри, это была утка?” — он улыбнулся. — Я хирург, Лита. Иногда его приходится вызывать. 

— Вы простите меня, если я... если я не нахожу все это забавным... 

— Что я сделал более ужасного, чем он? Худшего, чем он мог бы сделать вновь, если бы сбежал, или суд освободил бы его? Теперь бояться нечего. Едва освободившись, он примется себя убивать. Вы не находите это поэтичным? 

— Нет. 

— Я слышал, что вы запросили перевод в бизнес. 

— Да. 

— Это может быть к лучшему, если у вас не хватает мужества для полицейской работы. 

— М–р Бестер, я всего лишь не могу поверить, что полицейская работа должна заключаться в этом. 

— Лита... — он вздохнул. — Однажды, раньше или позже, вы поймете. В каком–то смысле, я сожалею об этом, потому что истина не освободит вас. Это вас ограничит. Это даст вам понять, что следует делать, а то, что следует делать, необязательно приятно. Я не наслаждаюсь тем, что я делаю. Но я знаю, что это правильно. 

— Простите еще раз, м–р Бестер, если я не приму всех ваших слов на веру. 

— Конечно. Было приятно работать с вами, Лита. Верю, мы встретимся вновь. 

— Без обид, м–р Бестер, но я искренне надеюсь, что нет. 

Он улыбнулся, извиняя, и подумал, не должен ли он предпринять что–нибудь относительно нее. Вероятность, что она могла бы причинить ему какое–либо зло, мала, разве что... 

Он потер подбородок. Что если она работает на Джонстона и его присных? Он был более чем когда–либо уверен, что вся эта ситуация была ловушкой, устроенной директором. Попытка покушения подтверждала это, во всяком случае, для него. 

Но что, если киллер был лишь маневром, отвлечением внимания? Что, если настоящей была Лита Александер, которая может теперь выдвинуть против него обвинения. Подобные обвинения были бы — при обычных обстоятельствах — похоронены Корпусом. 

Разве что Корпус хотел вместо этого похоронить Эла Бестера. 

Вызов на лице Литы смешался с неуверенностью. 

— Сэр? — произнесла она вопросительно. Он осознал, что молча пялится на нее, и довольно давно. 

— Ничего, Лита, — сказал он мягко. — Просто раздумывал, не лопата ли вы. 

— Не понимаю. 

— Нет, — сказал он с каким–то облегчением. — На самом деле я так не думаю. Всего хорошего. 

Он смотрел ей вслед. Он попросит Энн устроить обыск в ее вещах, просто на случай, если она держала при себе какое–нибудь записывающее устройство. У него за спиной все же была Энн. 

Разве что Энн... 

Нет. Паранойя — это хорошо, но если он зайдет в этом направлении слишком далеко, то станет таким же сумасшедшим, как этот человек в камере, и Джонстон победит. 

Оставим это на сей раз. Лита еще одумается. Она ему не враг, она — одна из своих, и однажды это осознает. 

Он повернулся к мужчине в камере, и тот унялся, как беспокойное дитя, узнавшее своего отца. 

Бестер улыбнулся, и человек вновь попытался закричать сквозь резиновый мяч. Так Бестер его и оставил. Он мурлыкал себе под нос мотив из „Весны священной”, бредя по коридору. Стравинский.