— Ненавижу то, как они на нас смотрят, — сказала Исидра Тапия, еще больше задирая подбородок на толпу, ожидавшую поезда на платформе. Большинство выглядело как шахтеры, однако были тут и несколько „белых воротничков”. Все пялились на Эла и Тапию с разной степенью ярости. 

Он пожал плечами. 

— Меня утешают мелочи, — сказал он ей. — Те, что дают мне ощущение безопасности, постоянства. Солнце всходит и заходит каждый день, предметы под действием гравитации падают вниз, а не вверх, а нормалы ненавидят телепатов. Это успокаивает, право, когда достигаешь моих лет. Это говорит о том, что есть Бог на небесах, и с миром все в порядке. 

Тапия нервозно улыбнулась. Она была ужасно молода, П12, в начале своей интернатуры. Она была стройной, высокой и смуглой. Она до неловкости напоминала ему Элизабет Монтойя. 

— Мозгорезы вонючие. 

Ему не нужно было его пси, чтобы услышать. Это предназначалось для его ушей и для каждого на платформе. 

Так же было легко распознать говорившую — бандитского вида шахтершу лет сорока. Ее мускулистые руки почти как у гориллы свисали вдоль тела. 

— Ты меня слышал, — сказала она угрожающе. — Мозгорез. 

— И вам добрый день, — сказал Эл с преувеличенной веселостью. 

— Ладно тебе, Ендра, — другая женщина–шахтер — молодая — потянула ее за руку. 

— Ладно? — огрызнулась она. — Ты забыла, как голодают? Голодные бунты — забыла? Этих мозгорезов, жирных и ленивых, глядевших, как мы голодаем? 

— Может, тебе следовало подумать об этом прежде, чем ты решила пересидеть Минбарскую Войну? — внезапно огрызнулась Тапия. Эл удивился про себя. Стажер явно обладала каким–то монтоевским огнем. 

— Война была не наша. Не мы ее начали. 

— Не ваша война? — подхватила Тапия. — Вы трусы. Мой отец погиб на Рубеже. И мой брат. Земля выплеснула в вакуум миллион галлонов крови, чтобы спасти человеческую расу, пока вы, ребята, отсиживались здесь как марсианские трусы, какие вы и есть. 

— Лучше держи свою мелкую шавку на поводке, м–р П–сюк, — сказала Ендра. Ее голос зашкалил, счел Эл, за красную черту. В толпе тоже нарастал ропот — они становились злее с каждой секундой. Он понял, что должен что–нибудь сделать. 

Но ему хотелось посмотреть, как справится Тапия. Она, в свою очередь, кажется, подумала, что преступила границы, и внезапно притихла. 

Тут подошел поезд. 

— Поедете следующим, мозгорезы, — сказала женщина по имени Ендра, когда двери со вздохом открылись. 

— Ну уж нет, — сказала Тапия. В момент затишья ее самоуверенность несколько поникла, но Эл мог бы сказать, что она собирается имитировать ее, раз уж ввязалась в это. 

— Да? Ладно, валяй–ка, — в руке шахтерши появился силиконовый резак, опасный инструмент с лезвием толщиной всего в несколько молекул. Она замахнулась им, а другой рукой сделала оскорбительный жест, старый, как древний Рим. — В другой раз вы, уродцы, будете знать, что путешествовать надо настоящей сворой, а не просто одному старому кащею со своей мелкой сучкой. 

— Это незаконное владение оружием, согласно постановлению Временной Администрации... — Тапия еще зачитывала закон и тянулась к своему PPG, когда Ендра метнула нож. 

Годы поубавили скорость Бестера, но эти же годы тренировки помогли проторить нервные колеи более глубокие, чем рефлексы. Эл сумел оттолкнуть Тапию настолько, чтобы спасти ее жизнь, но крутившееся лезвие, тем не менее, почти не задержавшись, скользнуло по ее бицепсу. На мгновение показалось, что оно прошло мимо, а затем рука Тапии наполовину отвалилась, кровь брызнула фонтаном. 

Браня себя, что не вмешался раньше, Эл заклинил сознание Ендры и увидел, как она упала. Тогда он вытащил PPG и выстрелил четверым другим шахтерам по ногам, пока остальные, ревя от страха, ломились в поезд. 

Игнорируя стоны раненых простецов, Эл быстро присел, использовал нож Ендры, чтобы отрезать жгут от своей куртки, затем вызвал медиков по коммуникатору. Он осторожно уложил голову Тапии. 

У нее был шок, глаза остекленели, но он повидал на своем веку раны и подозревал, что жить она будет. 

Как и те, кого он подстрелил. Он повернулся к ним. 

— Я хочу, чтобы вы запомнили кое–что, — сказал очень мягко, но весьма отчетливо. — Я хочу, чтобы вы посмотрели на это, и запомнили, и хочу, чтобы вы рассказали вашим друзьям. — Он встал и подошел к Ендре, лежавшей в грязи. Ее глаза начинали проясняться. — Прежде всего, это не Земля. Вы, народ, повернулись к Земле спиной, помните? Офицеры, которые руководят здесь временным правительством — мужчины и женщины, сражавшиеся за вас на войне — что ж, их на самом деле не очень беспокоит, если вы, марсиане, не получаете от законов Земли полной защиты. 

— Так что, например, если бы случилось что–нибудь вроде этого... — он надавил, и Ендра закричала, пытаясь, похоже, достать затылок пятками. — Ну, на Земле кто–нибудь может поинтересоваться, почему я сделал это. Они даже могут довести это до судебных инстанций. Не здесь. Или, возможно... — просто ради проформы, он поразил женщину глубоким, жестким сканированием. Извлек ее ненависть к Корпусу, увидел, как во время голодного бунта она потеряла ребенка, нашел — кое–что еще. Кое–что похороненное, закодированное, спрятанное. 

Это было погребено в ее ненависти, но воспоминания она подавили не сама. Он узнал следы — П12 прижег воспоминания. Небрежная, однако, работа, половина все еще оставалась. 

Он выдернул их, как гнилой зуб, отложил в сторону и вернулся к насущному делу. Он подпалил ее сознание и затем нашинковал его. Это так просто было проделывать с нормалами. Когда он закончил, она просто лежала, пуская слюни, пялясь в потолок и издавая бессмысленные звуки. 

Затем он надавил на каждого из четырех других, совсем немного, чтобы они забеспокоились о том, что он может сделать им. 

— Троньте еще одного из моих телепатов, и то, что я сделал с ней, покажется благодеянием, — пообещал он. — Вы всё полностью уяснили? 

Все четверо энергично закивали, и почти тотчас прибыла бригада медиков. 

Удовлетворенный тем, что Тапия будет жить, он вернулся к себе в апартаменты и аккуратно развернул то, что вырвал из сознания Ендры. Неудивительно, там оказался Пси–Корпус, повсюду, везде вокруг нее. Департамент Сигма. 

Заинтересованный, он просеял разорванные нити, сплетая здесь, экстраполируя там. Он работал с Департаментом Сигма по нескольким делам, и был осведомлен о некоторых их проектах, но по большому счету они все еще оставались для него черным ящиком. Ему это не нравилось. 

Он увидел, что Ендра работала на них, управляла экскаватором, вырезая блоки ржаво–красной вечной мерзлоты силиконовым ножом — вот где она его достала. Разыскивая что–то в марсианской грязи. 

Раскопки были лишь рамой картины. Ендра Надья занималась раскопками большую часть своей сознательной жизни. Нет, то, что они вырезали — это где она трудилась — и зачем. 

Он бережно пробирался в сердцевину выжженных воспоминаний, и среди пепла, в пыли между тем, что забыто, и тем, что никогда не было известно, он нашел пауков. Пауков, извергавшихся из ее плоти, пауков, толпившихся в ее зрачках, пауков, хлынувших ей в рот. 

Странно. Судя по досье, Ендра Надья родилась на Марсе и никогда не бывала вне планеты. 

Где же она увидела пауков? 

Он предположил, что кто–то из Корпуса мог поместить тут образы как бы в наказание, но, похоже, это было не так — эта часть памяти была наиболее повреждена, наиболее жестоко подавлена. 

Во всяком случае, это объясняло сверхъестественную ненависть Ендры. Она не помнила, как ей причинял боль пси–коп, но тот, кто это сделал, повредил ей очень сильно. Похороненная память питала ее естественную антипатию. Кто бы ни сделал это, он заслуживал порицания за столь половинчатую работу. 

Сигнатуры он не узнавал. Он пожал плечами и принялся обрабатывать ее заново, но надолго приостановился. 

Что–то в этом было знакомое. Но что? 

Он встал, приложив свою навеки сжатую руку к макромолекулярному стеклу, оглядывая выщербленную поверхность Марса. Его сознание восстанавливало прошлые годы в поисках ощущения пауков, чуждого прикосновения... 

Мятежница в Бразилии. Что это было, больше двадцати лет назад? У нее было что–то связано с пауками. А не с Марса ли она прибыла? 

Да, это определенно ложилось в папку „обдумать”. 

Тапия разулыбалась на цветы. 

— Спасибо, м–р Бестер. 

— Не стоит благодарности. В следующий раз, однако, вам следует попытаться поймать нож за рукоятку. 

— Я постараюсь запомнить это. Если бы не вы, я была бы мертва. Думаю... я, наверно, потеряла контроль. 

— Со всеми нами это случается время от времени, — сказал Эл. — Совершенно естественно расстраиваться, особенно из–за простецов. Они не могут понять нас, не больше, чем слепой может понять полную комнату художников, обсуждающих пейзаж. 

— Я знаю, — она смотрела на него очень серьезно. — Могу я задать вам личный вопрос? Как вы выдерживали это все эти годы? 

Он посмотрел на нее с тем же выражением глаз. 

— Это очень просто, — сказал он. — За мной всегда Корпус. Моя семья. Ну и, конечно, у меня есть любящая жена, и мой сын... 

— Они живут здесь, на Марсе? 

— Моя жена все еще на Земле — хотя она подумывает перебраться сюда в будущем году, поскольку наш ребенок уже покинул дом. Ей не очень хорошо даются космические путешествия. Сын мой вырос, он тоже в Корпусе, на Земле, счастлив вам сказать. 

— Должно быть, вам одиноко. Вы когда–нибудь думали попросить назначения на Землю? 

— Это тяжело, но я чувствую, что нужен здесь, на Марсе, с моей эскадрильей „Черная Омега”. Как бы ни было трудно, мы делаем то, что должны. 

— Это романтично в каком–то смысле, — сказала Тапия. 

— Да. В каком–то смысле. А теперь я хочу, чтобы вы немного отдохнули, потому что по выходе отсюда вас ждут тяжелые тренировки. Никаких уклонистов в „Черной Омеге”, обещаю вам. 

— Да, м–р Бестер. 

Он вернулся в свой офис, отложил разбор накопившейся на год вперед бумажной работы ради просмотра заголовков „Вселенной сегодня”. Он взял на замету два небезынтересных сообщения. 

В первом говорилось, что профсоюз телепатов на Ио распущен. Это не было для Эла новостью, как и то, что нашлись такие идиоты. В конце концов, у телепатов есть союз, Пси–Корпус, и нет ничего, ни официального, ни личного, что противоречило бы его принципам. Для Эла статья была примечательна самим своим существованием — все происшествие следовало бы замять. 

Опять кто–то недосмотрел. 

Куда интереснее оказался очерк об Уильяме Эдгарсе, новоявленном миллиардере от фармакологической индустрии. Эдгарс был одним из поставщиков sleepers, так что все, касавшееся его, представляло интерес. Статья, однако, была в стиле „Fortune 500” — хобби, тщательно выверенные политические воззрения, фото с собакой. Вопрос о бизнес–тэпах он обошел, что было интересно само по себе. 

Он перешел от бумаг к обновленному списку розыска, но прочел лишь страницу, когда зазвонил видеофон. 

— Ответить, — сказал он. — Бестер слушает. 

Появилось лицо, залысины в светлых волосах, выразительная челюсть, очень белые зубы. Он на мгновение растерялся, узнавая кого–то ранее хорошо знакомого, но изменившегося. 

— Бретт? — спросил он с некоторым недоверием. 

— Здравствуй, Эл. Я все гадал, узнаешь ли ты меня. 

— Конечно, узнал. Первое Звено. Что я могу для тебя сделать? 

Бретт помедлил. 

— Эл, я на Марсе. Я тут подумал, что, если навестить тебя? 

Это было... странно. Он и Бретт виделись разве что мельком, в коридорах в Женеве, уже больше тридцати лет. Тридцати. 

— Да, конечно. Где ты хотел бы встретиться? 

— Ну, я никогда раньше не бывал на Марсе, и времени у меня мало. Я подумывал полазить немного по склонам Олимпус Монс. 

— Ты шутишь. 

— Нет, ничуть. 

— Ты таки турист, сказал бы я. Не до самой вершины, надеюсь. 

— Может, и нет. Оторвемся? 

— Я... — что–то тут не так. — Разумеется. 

— Прекрасно. Когда ты свободен? 

Эл не очень любил выходить на открытый Марс. Он не любил доверять свою жизнь консервированному воздуху. И не любил далекие горизонты, без стен, прикрывающих спину. Сколькими способами можно убить человека снаружи? Это и на Земле достаточно легко: спрятавшийся снайпер, вовремя подоспевшая лавина, случайное падение. А на Марсе с этим еще проще. Треснувший воздушный вентиль и испорченный манометр. Несколько молекул любого из многих нервных токсинов в дыхательной смеси. 

Разумеется, то же самое было внутри куполов, но написанное на большей странице, и масштаб рождал разницу. Мало кто взорвал бы целый купол или отравил воздушную систему всей колонии ради убийства одного Альфреда Бестера. Ему думалось о многих, кто не прочь поджидать в расщелине на Олимпус Монс, даже часами, высматривая его в бинокль. 

За многими людьми для него стояла смерть. Из–за этого ему было очень неуютно. 

Бретт вполне мог быть одним из таких людей. Они всегда соперничали. Он оставил Бретта во прахе, в смысле чинов, много лет назад. Появился ли он здесь, чтобы выпросить рекомендацию — или послужить одному из врагов Эла? 

— Забирался когда–нибудь на самый верх? — Бретт указал на Олимпус Монс, господствовавший не то, что над небом, — над миром. Высочайший вулкан солнечной системы, его пятнадцатимильную высоту трудно было осознать. Они поднялись только на милю от подножия, а ничтожный горизонт Марса уже делал планету меньше, тогда как бесконечный склон возвышался над ними. 

— Ну же, Бретт, — Эл остановился на уступе, — мы не разговаривали больше лет, чем я могу припомнить. Давай начистоту. Мы никогда не были друзьями, на самом деле. Ты притащил меня сюда не для того, чтобы возродить старое знакомство или поболтать о нашем детстве. 

Бретт смотрел вверх на безбрежный склон. 

— Ладно, Эл. Это верно. Ты всегда был самым странным в звене. Ты всегда мне по–своему нравился, понимал ты это или нет. Нам всем. Ты просто был... ты хотел от нас большего, быть может. Но ты был Первое Звено, Эл, и я был Первое Звено. Мы похожи так, как другим не дано. 

Вот оно что. Бретт хотел чего–то, ладно, и надеялся на единственное, на что мог, то единственное, что объединяло их двоих. 

— Даже через столько лет? Ты действительно думаешь, в нас это еще есть? Двенадцать лет из шестидесяти четырех? 

— Да. Если б не думал, не был бы здесь. Мы никогда не дружили, Эл, но мы были братьями. 

— Так нас учили. Но не всякий ли в Корпусе брат и сестра? 

Бретт покачал головой и двинулся вперед по склону. Он двигался с большей легкостью, чем Бестер. Годы марсианской гравитации несколько ослабили мускулы Эла. Бретт все же жил в большем тяготении их родной планеты. 

— Ты помнишь, что они сказали нам? Смехуны? Что у нас, Первого Звена, особые обязанности? 

Эл горько рассмеялся. 

— Еще бы я позабыл. 

— Эл, мы рождены в Корпусе. В наше звено все вступили раньше семи, и все они проявились при рождении. Между собой мы отмечали единый день рождения. Помнишь? Я все еще отмечаю его. Спорю, что ты тоже — и спорю, ты никогда не пытался выяснить, когда на самом деле ты родился. 

Эл пожал плечами. 

— Тебе не кажется, что это делает нас другими? Мы смотрим на вещи так, Эл, как вступившие в Корпус в двенадцать, пятнадцать, или двадцать просто не могут. Они выросли как простецы, затем учились быть в Корпусе. Мы же выросли по–настоящему. 

— Допустим. Что конкретно ты имеешь в виду? 

— Я имею в виду, что директор — простец. 

— Очень хорошо, Бретт. Возможно, это потому, что согласно уставу Корпуса директор назначается Сенатом Земного Содружества и обязательно должен быть нормалом? 

— Да. Но директор Васит был телепатом, знаешь ли. 

— Что? 

— Что слышал. Он был телепатом. Он учредил Корпус, он и сенатор Кроуфорд. Это не то, чему нас учили в детстве, но... 

— Да, да, конечно, я понимал, что история Уильяма Каргса была сказочкой — но Васит? 

— Ты однажды встречался с ним. 

— Да, — он также мог представить его, эту тонкую морщинистую кожу и белые, коротко стриженые волосы. Слабое ощущение, словно ветер. — Ты что–то почувствовал? — спросил Васит. — Интересно. Большинство не могут. 

И потом интерес к нему директора Джонстона, из–за того, что Васит интересовался... 

— Как ты узнал? 

— Эл, ты оперативник. Я в основном был в администрации. Там кое–что слышишь. Мало кто знает все это. Джонстон подозревает, хотя и не может доказать. 

— Не могу понять, какое мне дело до всего этого, — сказал Эл. 

— Ты бывал в последнее время в Тэптауне, Эл? Бывал в классах, видел, чему учат детей? Это не то, чему учили нас. — Бретт поразмыслил минуту. — Внешне — тому же. Но подспудно идея изменилась. 

— Как изменилась? 

— Нас всегда учили, что мы особенные — лучше, чем простецы. Что все телепаты — братья, даже Беглецы, которых мы должны выслеживать и ловить. Теперь это — это просто Корпус, Эл. Беглецы — враги. Они с ними так поступают... 

— Мы всегда с ними поступали так, — сказал Эл. — Видел ты когда–нибудь исправительные лагеря? Или кого–нибудь на sleeper'ах? 

— Видел ли ты, как один телепат препарирует другого? — подхватил Бретт. — Видел ли того, кто сошел с ума, когда его уровень пытались вытолкнуть за П12 химией? 

— Я слышал о таких вещах, конечно. Иногда они могут быть необходимы. Ты знаешь так же хорошо, как и я, что однажды произойдет война с простецами, Бретт, война, которую нам нельзя проиграть. Что касается меня, я добровольно пойду на жертвы, чтобы не увидеть, как мой народ разбивают наголову. 

— Конечно. В этом я не сомневаюсь, Эл. Каждый из нас сочтет за счастье пожертвовать чем угодно, всем, для других. Я пытаюсь тебе сказать, что это делают не для нас — для тэпов — это делают с нами. Простецы. 

Когда Васит был на посту — и еще несколько лет — Корпус был под контролем телепатов. Теперь — нет. Они экспериментируют не ради нашей пользы, но чтобы сделать нас лучшим оружием. Черт, ты наверняка слышал о „Прахе”? 

— Да. Что плохого в попытках усилить наши способности? 

— Вздор. „Прах” разработан, чтобы дать пси простецам, Эл. Подрезать нас под корень, — он остановился, поднял марсианский камень, повертел так и сяк, потом бросил. — Это проблема контроля, Эл. В прежние времена Первое Звено занимало стратегические позиции. Низшие уровни становились инструкторами, но П12 поднимались до высших чинов. Теперь там черный ящик, куда никого из нас не допускают. Потому что мы все под подозрением. Ты знаешь, сколько наших умерло? 

— Нет. 

— Большинство из нас, Эл. Миллы нет. И Менно. Экко. И я проверил старшие поколения. Ты ведь встречал Наташу Александер? 

— Да. Здесь, на Марсе. Она коммандер в Департаменте Сигма. 

Одна из первых в Первом Звене, а ее мать и мать ее матери обе были в MRA, [Metasensory Regulation Authority — Управление по делам метасенсорики, непосредственный предшественник Пси–Корпуса в государственной структуре Земного Содружества, действовало с 2117 по 2156 год. — Прим. ред.] прежде чем оно стало Пси–Корпусом. Она убита. Она была из помощников Васита, знал ты об этом? В Департаменте Сигма нет Первых, Эл. Или в высшей Администрации. Она была в черном ящике, поэтому они ее изъяли. Ты должен был давным–давно продвинуться на самый верх. Ты понимаешь это, я это понимаю. 

О, они позволили тебе иметь твою эскадрилью „Черная Омега”, чтобы занять тебя, но ты понимаешь, что все равно ты — аутсайдер. Тебе приходится. Мне тоже следовало бы быть повыше, однако я никогда не имел твоих амбиций. Нас удерживают внизу, Эл. А если только они заподозрят, что не смогут, они убивают нас. 

— Они? Кто такие они? — сердито потребовал Эл. Монтойя говорила они. 

— Джонстон и его присные, его ручные телепаты, сплошь поздние — а за ними избранная группа сенаторов, членов правительства, промышленников — особенно IPX. Простецов, Эл, простецов. Они все отнимают у нас. У наших детей, — он схватил Эла за руку. — Ты не знаешь, за что был убит Сандовал Бей? Ты был его другом, не хочешь узнать? 

— Хватит! — крикнул Эл. Хотя он рявкнул во всю глотку, его голос сюрреалистически тонко прозвучал в марсианском воздухе. — Зачем ты здесь? Ты хочешь уговорить меня на какую–то революцию? Предположим, все, что ты сказал — правда, ты думаешь, что мы вдвоем можем просто... 

Но Бретт качал головой. 

— Нет, Эл. Я всего лишь стараюсь спасти твою жизнь. На свою я уже махнул рукой. 

— Что? 

— Я в розыске. Я оставил след. Они меня найдут. 

— О. Замечательно. И ты привел их прямо ко мне. Так хорошо иметь друзей. 

— Нет, обещаю, я это уладил. Да они уже могли идти за тобой. Так или иначе, что–то происходит здесь, на Марсе, в Департаменте Сигма. Нечто очень большое и очень мерзкое. 

— И что бы это могло быть? 

— Они кое–что нашли. Много чего, на самом деле, там, на Сирийском Плато — и кое–что давным–давно. Черт, устройство было здесь с 73–го! Что–то из найденного, мы сейчас думаем, ворлонское — во всяком случае, органическая технология. Совсем недавно, однако, они нашли другое... — он остановился и взял Эла за плечи. — Кое–какие очень плохие вещи происходят с телепатами на Марсе, Эл. 

— У тебя есть доказательства всему этому? 

— Нет. Но смотри — смотри очень внимательно — и ты их найдешь. Ты на лучшем месте, чем я, умнее меня, сильнее меня. У тебя есть верная тебе эскадрилья „Черной Омеги” и подразделения „ищеек”. Эл, известно тебе это или нет, ты самый сильный человек на нашей стороне. Ты — Черный Папа. 

— Что это за сторона, Бретт? 

— Единственная, которая по–настоящему важна, Эл. Сторона тэпов. Видишь ли, тобой играют против мятежников, держат тебя настолько занятым, чтобы ты не задавал вопросов. Но теперь скоро, очень скоро, они окажутся неспособны скрывать от тебя все это. Тогда они должны будут предпринять что–нибудь насчет тебя. Раз и навсегда. 

— Если сказанное тобой правда, у них теперь есть повод — ты говорил со мной. 

— Нет. Как я сказал, я это уладил. 

Бретт был хорош. Эл уловил его намерение чуточку слишком поздно. Более высокий мужчина сначала проехался ему по лицу, наполовину сорвав респиратор. Эл уже резко втягивал в себя воздух, но это был почти только СО₂, и голова у него закружилась. Бретт добавил, ударив снова, колени Эла подогнулись, но Бретт мягко опустил его на острые камни. 

— Прости, Эл, — Бретт выдернул PPG Эла из кобуры. — Просто для уверенности, что ты выхватил его, — сказал он. — И не забудь, что я сказал. Ты единственный, Эл. Единственный, кто может нас спасти. Корпус — мать. Корпус — отец. 

Бретт выстрелил себе в лицо. 

Эл пристроил маску на место и встал, пошатываясь, глядя на труп Бретта, решив не двигаться, пока не придумает, что же делать. Поразмыслив, он вытащил оружие Бретта и выстрелил из него — один раз в сторону горы, один раз так, чтобы ему самому опалило руку. „Почерки” PPG несколько различаются, а оружие было зарегистрировано — расследование покажет, кто в кого стрелял. 

Затем он вынул свое оружие из вытянутой руки Бретта и заменил его на другое. Он загнул мертвые пальцы, сжал их и припомнил, как давно, так давно, играя в копов и Беглецов, притворялся, что Бретт — плохой парень. Как предал его. Своего брата. 

— Мне жаль, Бретт, — сказал он тихо, — мне действительно жаль. 

И впервые за очень, очень долгое время он ощутил нечто, что могло быть слезами, родившимися в уголках его глаз. 

Он сдернул маску, давая сухой марсианской атмосфере убрать их. У него не было на это времени. 

Он едва ли мог сомневаться в искренней вере Бретта в свой рассказ — тот умер за это. Бретт мог ошибаться, но слишком многое из сказанного слишком хорошо сходилось с тем, что Эл уже подозревал. Он уже давным–давно знал о Джонстоне. Разумеется, однажды он встретится с Джонстоном лично, чтобы обсудить чисто личные вопросы — это было ясно. 

Но обширный заговор — до сих пор он не разглядел его очертаний. 

Если Бретт был прав, это означает много больше, чем только политические игры внутри Корпуса. Его телепаты в опасности. Телепаты Альфреда Бестера. Они были всем, что он имел, всем, что его заботило. 

Помогай господь тем, кто перейдет ему дорогу.