— Это безнадежно, — сказала Нхан. 

— Ничто не безнадежно, — ответил Эл, хотя ни на минуту не мог вообразить, куда направиться за этой надеждой. Они поняли, наконец, где находились — Туулу, городок в Алтайской Федерации. 

— Нам не найти его, просто шатаясь по улицам, — сказал Ветч. 

— Нет. Думаю, я могу уловить след его сигнатуры, но... — Эл наморщил лоб. — Это будто игра в ловцов и Беглецов, правда? 

— Игра во что? — спросила Монтойя. 

Эл моргнул. 

— Ты никогда не играла в ловцов и Беглецов, когда была маленькой? 

Но все трое смотрели на него озадаченно. Поздние, все до единого. Они понятия не имели, о чем он толкует. 

Он вспомнил Смехунов, каждое их слово, тяжело впечатанное в него. 

Могло ли это быть так просто? 

— В „ловцах и Беглецах” есть множество целей, обычно произвольных. В данном случае, однако, цель должна иметь некий смысл. 

— Мы уже проверили вокзал, автобусную станцию, продажу и прокат автомобилей... 

— Верно. Так, может, цель, в конце концов, произвольна. 

— Не врубаюсь. 

— Помните, это тест, а не реальная охота, или даже не состязание. Может... может, дело не в том, чтобы поймать Беглеца, а в том, чтобы все сделать правильно. 

— Но работа пси–копа в том, чтобы ловить мятежников! 

— Разумеется. Но иногда не получается. Что тогда? Тогда выскажись, доложи, что знаешь, и доверь остальным в Корпусе помочь тебе. В какое единственное место мы здесь еще не наведались? 

Они тупо смотрели на него, и, вопреки себе самому, он ощутил медленно ползущую по его лицу улыбку: 

— Местное отделение Корпуса. 

— Черт побери! — ахнула Монтойя. — Почему мы не подумали об этом раньше? 

— Потому что мы думали об этом как о состязании. Мы думали, что состязаемся с Корпусом. Настоящие пси–копы не состязаются с Корпусом — даже на тренировке. 

Глаза Монтойя расширились. 

— Я должна была подумать об этом. 

Нет, — подумал он про себя. — Никто из вас не смог бы. Только я, только кто–то выросший в Звене. И я должен был подумать об этом много, много раньше. 

Широченная усмешка растянула и без того широкое лицо пси–копа. 

— Ну, — сказал он на чистом английском. — Пришли сдаваться? 

— Нет, сэр, — сказал Эл. — Мы пришли сообщить начальнику местного отделения, что здесь недавно побывал Беглец. 

— Поймай меня, если можешь, — сказал коп. — Поздравляю. 

— Спасибо, сэр. 

— Черт возьми, ты был прав! — Монтойя издала воинственный клич и пустилась в пляс с Ветчем и Нхан. Эл просто стоял, ощущая гордость и изнеможение — и как–то, вопреки всему этому, слегка отсутствовал. 

— Увы, — сказал коп, — по логичным причинам, мы не можем отправить вас обратно в Женеву раньше следующего утра. Я снял для вас комнаты примерно в трех кварталах отсюда. 

— С какого возраста отпускают спиртное в этом „граде”? 

— С какого возраста? — коп изобразил полную непонятливость, затем пожал плечами. 

— Ага! — откликнулась Монтойя. 

— За Альфи, — сказала Монтойя, высоко поднимая свой стакан с выпивкой. 

Эл с сомнением посмотрел на янтарную жидкость в своем собственном стакане. Но тост был за него... 

Он выпил залпом, едва не выдув обратно через нос, и они засмеялись над ним, но это был добрый смех, а Монтойя всунула ему в руку дольку лимона. 

— Пососи, — сказала она. 

Он так и сделал, и ему полегчало. 

— Ух ты! — выдал он. Он смотрел на их смеющиеся лица. Разумеется, это была иллюзия, разумеется, это временно, но... 

Он налил всем. 

— За всех вас, — произнес он. На этот раз выпить оказалось совсем не так трудно. 

Позднее они, распевая и пошатываясь, побрели в свои номера. Он так и не вспомнил потом, что именно пели. Воздух превратился в медовый сироп — казалось, сквозь него нужно плыть — и он остро сознавал, что Монтойя прильнула к его руке. Сознавал ее огонь и огонь, пожиравший его самого, вероятно, распаленный жаром текилы у него в животе. 

Возле номеров последовали „доброй ночи” и шутки — все заплетающимися языками — и потом внезапно он оказался один с Монтойя, очень близко от ее опаловых глаз. Она улыбалась так же озорно, как в самую первую их встречу. 

— Так, — сказала она тихо. — Почему бы не попросить меня поцеловать тебя снова? 

— Я... потому что я... — он наморщил лоб. — Я не понимаю вопроса. 

— Ты сообразительный парень, Альфред Бестер, но в некоторых отношениях ты туп, как пробка. 

— Слушай, при чем тут сообразительность, — попытался возразить он, хотя вышло „сообразисссть”, — потому что мы пьяны, — он вдруг воззрился на нее. — Мы пьяные, да? 

— Эй, никогда раньше не напивался? 

— Ну... нет. Корпус не... 

— Тсс, — и затем она поцеловала его. Это было не так, как в первый раз; это был взрыв. Это было, как будто все мировые константы враз изменились на порядок или два. Из астрофизики он знал, что это означает: все звезды разлетелись, поскольку ядерные реакции стали невозможны, целые галактики рушились... 

Конечно, ему было наплевать. Он ощущал ее губы, вкус текилы и соли, и он чувствовал ее ощущение его губ. Он поднял руку, прижав прохладный шелк ее волос, и ответил на поцелуй. Он был, наверное, переполнен желанием и к тому же ни один из них не контролировал своего тела. Они потеряли равновесие и бухнулись о дверь, свалившись прямо на тротуаре. Монтойя рассмеялась и поцеловала его еще. В этом больше не было ничего даже отдаленно похожего на игру. Он видел ее, видел себя через нее, и в это мгновение он хотел по–настоящему узнать ее, все о ней, превратить вчерашнюю иллюзию в пророчество. Он хотел выучить размер ее обуви. Клички ее домашних зверюшек. Ее надежды и мечты. 

Как расстегнуть ее лифчик... 

Она смеялась, отпирая дверь, но не одурачила его. Она нервничала, как и он — она лишь была смелее, смелой и неистовой и прекрасной, каким он никогда не мог бы быть. Но он хотел этого, удержать это, низвергнуться в ее жар. 

— Ветч... Нхан... 

— В другом номере, Альфи, — прошептала она. — В другом номере. 

Затем она провела теплыми лепестками губ по его шее, и он перестал беспокоиться об этом. О чем бы то ни было.