Эл любовался лицом Фрэйи Магнуссунсдоттир. Оно было как гравировка по слоновой кости, замершее, безучастное. Казалось, она разговаривает и смотрит, не действуя мускулами; несмотря на ее года, редкие морщинки были четкими, резкими линиями, которые никогда не собирались в складки, не удлинялись и не укорачивались. 

— Полевой тест, — говорила она, — повлияет не на какую–либо долю вашей оценки — он решит ее в целом. Те из вас, кто не имеет в среднем „Б” или больше, не получат к нему допуска. К этому моменту вы уже совершенно провалили курс. 

— Но это... нам не говорили этого в начале обучения. Этого не было в программе! — запротестовал Роджер Филдстоун, дородный выпускник со слабым подбородком. 

— М–р Филдстоун, сядьте. Я не разрешала вам говорить. 

— Простите, инструктор, но это просто несправедливо. Если от нас требовалось достичь балла „Б”, нас следовало поставить об этом в известность. 

— М–р Филдстоун, вы чувствуете, что могли бы работать лучше, если бы знали, что это от вас требуется? 

— Да, мэм. 

— Понятно, — она задумчиво кивнула. — Тогда Корпус в вас не нуждается. Мастерство не должно зависеть от условий, оно должно происходить не из необходимости — но из страстной жажды. Вы должны признать, что вы восприняли мои уроки менее чем серьезно, м–р Филдстоун. Если мы дадим вам значок и PPG и сделаем вас пси–копом, с чего нам ожидать от вас большего? Я рекомендую полностью отстранить вас от программы. 

— Но я выпускник, — сказал Филдстоун с паникой в голосе. — Я не могу... вы не можете... — он постоял с разинутым ртом, а затем плюхнулся обратно на свое место, спрятав лицо в ладони. 

Молодец, Филдстоун, — подумал, но не передал Эл. 

— Итак. Как я говорила перед неудачным выступлением м–ра Филдстоуна... — в этот самый момент дверь внезапно распахнулась. Магнуссундоттир запнулась на полуслове и обратила свое неподвижное лицо к вошедшей. — О, мисс Монтойя. Как мило, что вы присоединились к нам. 

— Простите, мэм, я была под арестом. 

— Под арестом. 

— Да. За подсматривание за интернами во время пробежки. Мужчины носят эти узенькие... 

— Са–ди–тесь, мисс Монтойя. 

Монтойя улыбнулась, пожала плечами и села. При этом она заметила уставившегося на нее Эла и повела бровями. Он быстро отвел взгляд. 

Он помнил Элизабет Монтойю, узнал ее в первый же день занятий. Она была той смуглой красавицей, которая поцеловала его четыре года тому назад, когда он был дежурным истуканом. Он подумывал напомнить ей о том случае, но как–то не нашел повода. Монтойя была ветреным созданием, непрерывно флиртовала, обычно скандалила, иногда для ее изгнания с курса оставалось не более слова — и все же, каким–то образом, она, казалось, не произнесет этого слова. Его раздражало, что при таком поведении она движется вперед. Ее отношение, по его мнению, не подобало кадету Пси–Корпуса. 

— Если меня перестали, наконец, прерывать, — вновь начала инструктор, — я закончу то, что говорила. Для тех из вас, кого все еще интересует полевой тест — вы будете объединены в команды по четыре человека. Вы должны быть готовы в путь завтра в 05:00. Место, продолжительность и суть испытания останутся вам неизвестными. Вам не предоставят инструментов, оборудования или обмундирования. Можете совещаться между собой. Состав групп будет объявлен после занятия. Итак, если вы все обратитесь к диаграмме номер 1 в вашем тексте, мы можем начать дискуссию, заданную на сегодня. 

— Ну, Альфи, похоже что мы в одной команде, — прощебетала Монтойя, заглянув ему через плечо в вывешенный список. 

— Я предпочитаю Альфред, — сказал он. 

— Я предпочитаю Альфи. Альфред звучит по–лакейски. Ладно, где встретимся наметить стратегию? Охо–хо — мы получили в команду Ветча и Нхан. Пара натюрмортов. 

— Эй! — сказала позади них Тхай Нхан. 

— Не обижайся. 

— Ну что, где встречаемся, Капитан Альфи? 

— Туристические ботинки, — сказал Эл. 

— Верно. Лучшие, какие можно подобрать в обувном отделе. Разве что нас забросят в гущу официального приема. 

— Об этом я не подумал, — сказал Ветч, опираясь круглым подбородком на руки. 

— Нет, — сказал Эл. — Это не может быть чем–то настолько специфичным. Если так, там будет возможность достать нам подходящую одежду. Нам следует начать со средств выживания. 

— Швейцарские армейские ножи, — предложила Нхан. — Вода. 

— Это не будет простой тест на выживание, — сказала Монтойя, рисуя на своем списке. — Нам придется выслеживать, я в этом уверена. 

— Или избежать слежки, — отозвался Эл. 

— Как так? Это курс детективного мастерства. 

— Правильно. Ничто не учит тебя охотиться так, как роль добычи. 

— О! Слова мудрости из уст мастера. 

— Слушай, — сказал Эл, начиная по–настоящему раздражаться. — Я отношусь к этому серьезно. Я хочу быть пси–копом. 

— Эй, мы все хотим, — парировала Монтойя, — но нельзя ли отнестись к этому немного веселее? Расслабься! Мы лучшие на курсе. 

— Знаю, — сказал Эл. Вообще–то он был не согласен. Нхан была ловкая, но не обладала выдержкой. Ветч, скорее, был слабейшим П12 — его следовало аттестовать как сильнейшего П11. А Монтойя — Монтойя была недисциплинированной. 

Все же, если они думают, что он считает себя лучше них, они не последуют за ним. 

— Мы лучшие, но это ведет лишь к самонадеянности. Так что, я выбираю легкие парки — мы всегда можем сбросить их, если нас отправят на экватор или в Сахару. 

— Надень красивое белье, на случай, если придется сбросить с себя все, — добавила Монтойя. — У меня есть симпатичный комплект в нарнскую крапинку. 

Эл вздохнул про себя. Тот день будет долгим. 

Какое–то время они были в самолете, или, возможно, симуляторе самолета. Они могли быть в поезде, и определенно были в вертолете под конец. Прошло какое–то время, хотя благодаря затемнению, в котором они перемещались, нельзя было быть уверенным, сколько точно — часы у них забрали перед началом путешествия. 

Когда они, наконец, снова стояли на земле, все еще с завязанными глазами, Эл медленно и глубоко вдохнул. Воздух был ломким от холода, и он порадовался, что настоял на куртках. Густые запахи земли, сена, отголосок дыма окружали их, и он почувствовал, что высокая трава касается его штанин. Стояла звенящая тишина — ни шума транспорта, ни голосов вдали. То же было в отношении психических потоков. Они были где–то очень далеко. 

Кто–то снял с него повязку — строгая на вид женщина с короткой стрижкой. Все оставалось темным, но это была темнота со звездами и луной. 

Когда они и их снаряжение оказались вне „вертушки”, та снова взлетела на почти бесшумных винтах. Эл вяло щурился на неясные очертания окружавшего их ночного пейзажа, глаза саднило от усталости. 

— Ну, мы тут, — объявила Монтойя. — Где бы это „тут” ни было. 

— И что теперь? — это Нхан, обхватившая себя руками от холода. 

Никому не двигаться. Прямо у наших ног могут быть улики, с которыми мы должны разобраться. И не говорите вслух без необходимости. Он медленно огляделся. На горизонте он различал какие–то массы, которые могли быть деревьями, домами, строениями. Несколько огней, очень далеких. Сначала мы послушаем, нет ли кого–нибудь там. Он уже сделал это, но теперь они имели прямую видимость. 

Они все сконцентрировались, сканируя ограниченную зону видимости. 

Через несколько минут: Ну что? 

Ответом было общее „нет”. Затем двое из них остались на страже, пока двое других присмотрелись пристальней, включив два инфракрасных бинокля, которые они захватили с собой. Как сурикаты, произнесла Монтойя одно из своих раздражающих изречений, которых Эл не схватывал. 

Когда инфракрасные ничего не показали, они включили фонарики. 

— Так мы никуда не попадем, — прошептала Монтойя через четверть часа. — Нам надо действительно оглядеться вокруг. Мы не знаем, есть ли у нас время для неспешной оценки. 

Элу не хотелось, но пришлось с ней согласиться. Он был нетерпелив. 

— Подождите! — сказала Монтойя. — Смотрите туда! 

Может, в полумиле от них, может, немного дальше, нить света протянулась через темноту. Иногда она распадалась на круги или арки. Автомобиль или что–то такое. 

— Ты думаешь, это оно? 

Эл вперился в машину, стараясь не потерять ее из виду, потянувшись к ней, пытаясь найти... 

Там. Он поймал это. Кто–то в машине, и они думали... 

Эл открыл было рот повторить это, но Монтойя уже пропала, ускакав в окружающую темноту с удивительной скоростью. Ветч и Нхан поглядели на него. 

— Вы двое за нами. Держитесь в тридцати футах и старайтесь держать нас в поле зрения. Передавайте, если что–то заметите. Будьте начеку, — и он побежал за Монтойя. 

Через минуту быстрого бега он нагнал ее, а она едва ли замедлилась. Он мог бы обогнать ее, но не стал. 

Какого черта ты делаешь? — передал он. — Мы должны сотрудничать. 

Крыть было нечем. Кроме того, ему нравилось бежать. Трава хлестала их по бедрам, и у него в животе появлялся удивительный жар. В лунном свете Монтойя выглядела неистовой и свободной. Она могла быть львицей. 

Так что ненадолго он поддался радости движения, приятному ощущению в мышцах, ночному воздуху. Даже когда свет исчез за горизонтом, они не замедлили бег. 

Рассветное небо цвета разбавленного молока распахнуло плоскую равнину во все стороны, до горизонта. Свет представил пейзаж в неожиданном виде, пробуждая строгую, подавленную красоту. 

Телепатический пейзаж тоже отличался — слегка — от ночного. Сначала он казался совершенно безмолвным, но это было потому, что Эл был всю свою жизнь погружен в фоновое ворчание Женевы. Здесь, в тихие утренние часы, начали появляться тонкие впечатления — сердцебиения, в сто раз более частые, чем человечьи, острый голод, не знающий отказа или нужды в оправдании, случайные, почти живые, вспышки цвета и фактуры. 

Степь тоже обладала сознанием. Сперва ему это нравилось, но через некоторое время стало немного сбивать с толку — слишком странное, чтобы совсем отбросить, но бесполезное для выполнения задания. 

Это Монтойя нашла две полосы примятой травы, которые могли быть следами шин. Они час за часом следовали им, то быстрым шагом, то рысью, а небо постепенно наполнялось светом. 

Труби привал, Капитан Альфи. Он поднял взгляд на Монтойя, подмигивавшую ему. 

Он взглянул на Нхан и понял, что Монтойя права. 

— Отдохнем, — сказал он. 

— Как хорошо–то. Я уходокалась, — ответила вслух Монтойя. 

Они бросили свою поклажу. Эл прошел вперед на следующий холм. Равнина не была такой плоской, какой казалась; на ней были мягкие возвышения, за которыми прятались неглубокие долины. Они видели несколько построек — домов, ферм, быть может — но поскольку следы не приближались к ним, они тоже не стали заходить туда. 

Он почувствовал, что сзади подошла Монтойя. 

— Северная Дакота? Монголия? Как думаешь, где мы? — спросила она. 

Глядя на огромное небо, Эл вспомнил Кристобан, и Аргентину. И Бея. 

— Сейчас это не так важно, — сказал он. — Сейчас наша работа очень проста — мы идем по этим следам. Мы на охоте. 

— Угу. Эй, Альфи... Альфред. Ты собирался когда–нибудь спросить меня? 

— Спросить тебя о чем? 

— Почему я поцеловала тебя в тот день. 

Он минуту подумал над этим. 

— Нет. 

— Почему? 

— Это неважно. Какова бы ни была причина, этот момент давно прошел. Это никак не связано с настоящим. 

— В курсе, что ты — тяжелый случай? Говорят, примерно на год ты „оттаял”. Как раз дошел до полуфинала в командном чемпионате, и тут бросил друзей, как кучу вонючего дерьма. 

— Они не были моими друзьями. Они просто хотели победить в чемпионате. 

— Они думали, ты им друг. Эмори в особенности, он был совершенно взбешен этим. Говорил, что ты как будто просто выбросил их из головы. Он понял, что ты был расстроен из–за д–ра Бея, и никто не ожидал, что ты закончишь чемпионат. Однако они вроде как воображали, что ты снова станешь с ними разговаривать. 

Внезапное подозрение посетило Эла. 

— Кто подослал тебя? 

— Что? Подослал меня куда? 

— Сюда. Попытаться со мной поговорить. 

Она секунд на десять воззрилась на него, а потом расхохоталась. Все еще смеясь, она вернулась обратно к остальным. 

Через два часа следы шин исчезли в реке, один из старых азбучных трюков. Они разбились на группы, двое вверх, двое вниз, исследуя оба берега. Эл взял с собой Нхан. 

Они встретились вновь через четыре часа. Хороших новостей не было — в обоих направлениях река была ограничена обрывами, слишком крутыми даже для самого мощного автомобиля, а южнее русло становилось слишком глубоким, чтобы в него въехать. Там, где они стояли, было, в сущности, единственное место, где преследуемый ими мог форсировать реку. А жемчужное небо между тем потемнело, смеркалось. 

Дерево, которое они нашли, было слишком сырым, чтобы развести огонь, так что в итоге они съежились в спальных мешках, не снимая курток. Эл так и сяк переворачивал проблему в уме, но ничего не придумал. 

Он проснулся от резкого тычка в ребра и затуманенным взглядом увидел улыбающуюся Монтойя. 

— Нашла машину, — сказала она. Она была мокрой до нитки. 

— В реке, затопили, — догадался Эл. 

— Ага. В полумиле вниз по течению. Нашла еще какие–то отпечатки ног в грязи. 

Он выпростался из спальника. 

— Впечатляет. 

— Да? Не думала я, что тебя может что–нибудь впечатлить. 

— Некоторые вещи меня впечатляют. Математическая точность Баха. Проза Джойса... 

Она присела на корточки рядом. 

— Да? Или ты просто говоришь так? 

Это странно задело его. Он вспомнил — с внезапной живой ясностью — ощущение ее губ, мгновение невозможной близости посреди унижения, и долю секунды, когда, казалось, он знал Монтойю, всегда знал ее. А она знала его, смотрела в самую его сердцевину. В то мимолетное мгновение казалось притворством вести себя как незнакомцы. 

— Пошли, — пробормотал он. 

Монтойя привела их к машине, и, по очереди ныряя в неприятно холодную воду, они торопливо обыскали ее. Эл снова ощутил отпечаток того человека, кто бросил им вызов две ночи назад. Это упрощало погоню по следам ног, которые были почти незаметны в траве. Так или иначе, спустя некоторое время стало, кажется, совершенно ясно, куда вел след; вдалеке они могли разглядеть городок, куда сходились дороги с нескольких направлений, включая одну немного южнее их собственной тропы. Вскоре они вышли на нее, и следы их добычи совершенно исчезли. 

— Это очень плохо, — признался Эл Монтойя, пока они приближались к городу. — В этом городе две, а может и три тысячи людей. Как мы найдем его? 

— Или ее. Ну, ты меня понимаешь. Но мы что–нибудь придумаем. 

— Ты не слишком самоуверенна? 

— Не больше, чем ты. 

Она пожала плечами, но он мог сказать, что замечание ей понравилось. 

— Ты ведь вырос в Корпусе. 

— Да. Мои биологические родители были из Корпуса, но они умерли, когда я был очень мал. 

— Ты в этом уверен? 

— Это ты к чему? 

— Не знаю. Ты когда–нибудь видел какие–нибудь доказательства реальности их существования? 

— Ты сомневаешься в Корпусе? 

— Нет. Да. Мы во всем должны сомневаться, разве нет? Даже если только проформы ради. Как можем мы быть хорошими детективами, если сделаем привычкой слепо принимать предположения? 

— Зачем Корпусу лгать мне о моих родителях? В этом нет никакой логики. — Сама мысли была отвратительна. Монтойя просто не знала — не могла знать. Она была из поздних, выросших как нормалы. Нормалы жили в мире подозрительности и жестокости, и это портило их. 

— Видишь ли, — мягко сказал он, — мои родители не важны. И не были бы, будь они живы, разве что у Корпуса было бы на два ценных члена больше. 

— Прости, что я завела этот разговор, — она коснулась его плеча рукой в перчатке. 

Гальванический шок пробежал по нему, как будто он был разряженной батареей, внезапно вновь давшей ток. Он снова вспомнил, как она подошла к нему, заметив на парадной площадке. 

— Ну и почему? — спросил он, пытаясь говорить без выражения, беспечно. Пытаясь не капитулировать. 

— Что почему? 

— Почему ты меня поцеловала? 

Ее губы растянулись в улыбке, но какой–то не насмешливой. В ней было нечто честное, что–то личное. 

— В благодарность, — сказала она. 

— За что? 

— Это трудно объяснить. Я... я только что попала в Корпус. Ты должен понимать, это другой путь. Труднее. Корпус очень отличается от внешнего мира, в нем каждый уже примкнул к своей группировке. Я... ну, я была охвачена сомнениями. Честно говоря, я подумывала о побеге. 

— Это было бы глупо. Другая девушка... 

— Фатима. Да, я о ней слышала. Но в тот момент я была в порядке, потому что увидела тебя. 

— Не понимаю. 

— Я видела тебя там день за днем. Когда я шла мимо, ты был одет как... как Санта Клаус в помаде. И весь в пасте для бритья. Ты смотрелся смешно — я бы не смогла стоять там вот так. Я бы этого не вынесла. А то, что все говорили о тебе — что ты прошел через нечто худшее, чем я могла бы вообразить. 

— И вот, когда ты потянулся коснуться моего разума, и я ощутила тебя — ты не был зол или пристыжен. Ты любопытствовал. Ты просто стоял там, принимая все это, и ты был в порядке. Тогда я поняла, что тоже буду в порядке, — теперь ее усмешка стала озорной. — И ты был милый. И я могла бы сказать, что ты думал, что я красивая. 

— Я не... 

— И теперь думаешь. Я вижу, ты смотришь на меня. Почему бы тебе чего–нибудь не предпринять? 

— Потому что... Потому что дело в чем? Что это мне даст? Еще один шанс пострадать, еще шанс быть расстроенным. Я могу обладать превосходством, поскольку это зависит только от меня. Счастье — иллюзия, а для меня — еще меньше. Он не сказал этого, не передал этого. Он впервые даже подумал так. Присутствие Монтойя напомнило про этот год радости и печали, и это ощущалось как воспоминание о безумии. Казалось, он так полон — чем–то — снова. Чем–то горячим и живым, как... да, как сама Монтойя. Ее разум был как топка. 

И она угрожала возвратить все это — безумие, слабость, боль. 

Он заметил, что они входят в город. 

— Нам лучше бы взяться за работу, — сказал он.