Клинок блеснул, словно в прямом выпаде, но Эл знал, что это обманка. Он все равно парировал, однако вместо того, чтобы оставаться на месте или нанести ответный удар, как ожидал его противник, он проворно отступил, поймал скользнувшую рапиру, теперь парируя прим, нырнул прямо под кончик клинка противника, и, наконец, нанес укол — трудный прием, но очень элегантно выглядит, если удается. 

Ему удался. Зеленый свет, очко — его. 

Счет стал 14–14. Эл вернулся на исходную позицию и стянул свою маску. Он отсалютовал своему противнику, костлявому большеротому парню по имени Эмори. Эл послал ему улыбку. „Еще разок. Проигравший угощает”. 

Эмори слегка нервно кивнул. 

Вполне расслабившись, Эл согнул ноги и взял рапиру наизготовку. Они начали танец. 

Эмори был несколько предсказуем. Удар, стремительный нижний кварт, укол, отход. Он „передал” свое следующее движение — или то, что он хотел выдать за свое следующее движение: выпад — поворот рукояти — укол, но вместо этого сделал финт, надеясь завлечь Эла прямо на свой клинок. 

Эл поддался. Дай парню передышку — он за целый день не победил, да, в конце концов, это только тренировка. Если они когда–нибудь встретятся друг с другом в официальной схватке, Эмори узнает, к своему огорчению, что Эл фехтовал значительно ниже своих возможностей. 

— Здорово, — сказал Эл, снимая маску и салютуя. Он с воодушевлением протянул руку и пожал руку Эмори. 

— Хорошая была схватка, — сказал Эмори. — Я удивлен, что побил тебя. 

— Не прибедняйся. У тебя были хорошие атаки. Той последней ты меня провел. Похоже, с меня угощение. 

Эмори ухмыльнулся. 

— Похоже на то. Я — ой — я обещал кое–кому из друзей, что встречусь с ними в закусочной в парке. Не против составить компанию? 

— Ничуть, — ответил Эл, — твои друзья — мои друзья. 

— ...и фермер говорит: „Ну, когда у тебя такая особенная свинья, ты не захочешь есть ее всю сразу”. 

Все пятеро поморщились. Исключая Эмори, Эл никого из них не встречал — они все были второкурсники, а он выпускник. 

— Спасибочки, Эл, — сказала одна из девушек, Алемба, — мой сандвич с ветчиной стал куда вкусней. 

— Я старался доставить удовольствие, — ответил Эл. Они все еще хихикали, включая Алембу. 

— Расскажи–ка нам, Эл, — сказал Эмори, когда этот момент миновал, — каково было выслеживать Бразг и Нильссона? 

Эл изобразил рассудительность. 

— Вы об этом слышали? 

— Об этом каждый слышал. Некоторые из нас болели за тебя, когда ты был истуканом недели, но мы боялись высказываться. Старшие ребята... 

— Я ценю это, но все–таки к лучшему, что вы помалкивали. Корпус не наказывает без весомой причины. Преследовать тех двоих было самой большой глупостью в моей жизни. Я искренне принял свое наказание. 

— Все же некоторые заходят слишком далеко. Фатима... 

— Я очень о ней сожалею, — сказал Эл. — Все еще. Я хотел бы понять вовремя, насколько она была расстроена. Может быть, я смог бы сделать что–нибудь, — он удивился, поняв, что действительно так думает. — То, что она сделала мне, было симптомом ее собственных проблем. Да и мне это по–настоящему вреда не причинило. 

— А правда, что ты там был, не так ли — когда ее, ну это самое...? 

Эл кивнул. 

— Та охота была частью моего наказания, моим уроком. Корпус действительно хотел, чтобы я понял, какое зло — снаружи, какие вещи могут произойти с телепатами в мире простецов. Поверьте мне, когда я увидел, что тот больной извращенец сделал с ней... — он умышленно запнулся. 

— Это, должно быть, было ужасно, — сказала Дейдра, округляя фиолетовые глаза. 

— Давайте поговорим о более приятных вещах, — предложил Эл. 

— Ага, — ответил Эмори, — вроде нашего путешествия на озеро в будущий уик–энд — тебе интересно, Эл? 

— Звучит приятно, — сказал Эл. — Можно, я дам вам знать на днях? 

— Само собой. 

Позже, когда они с Эмори остались одни, высокий мальчик посмотрел на него слегка искоса. 

— Ты сдал мне тот последний удар, сегодня в зале? 

Эл хмыкнул. 

— Я никогда ничего никому не „сдаю”. Разве ты обо мне никогда этого не слышал? 

— Старшие ребята так о тебе и говорят, — сказал Эмори осторожно. — Должен сказать, ты не таков, как я ожидал. 

Эл тщательно подбирал слова. 

— Это не их вина. Я всегда был малость переполнен духом соперничества. Я... жизнь меня кое–чему научила. 

— Что ж, — сказал Эмори, с некоторой неловкостью, — по–моему, ты в порядке. 

— Спасибо, Эмори. Это кое–что для меня значит. Увидимся завтра на фехтовании? 

— Рассчитывай на это. 

— Тебе не одурачить меня тем нырком снова. 

— Посмотрим! 

Эл смотрел ему вслед, удивляясь теплоте в груди. 

Он все еще был лучшим в классе. Он все еще имел лучшие баллы по пси–тестам. И у него есть — друзья? Ну, почти друзья. Люди, которым нравится его общество. 

— Доброе утро, Эл, — Бей убрал со стола бумаги. — Чем могу? 

— Я хотел узнать, нельзя ли отложить посещение выставки Геру. 

Бей кивнул. Он казался несколько напряженным. 

— Я собирался поговорить с тобой об этом. Это так или иначе было проблематично. Появилось кое–что. Ты приглашен куда–то еще? 

— Кое–кто из второкурсников спрашивал, не схожу ли я с ними на озеро. 

— Иди–иди, пожалуйста. Это как раз то, что я поощрял в тебе, а? Ты должен быть открытым с другими студентами — для твоей же пользы и потому что это производит хорошее впечатление, — он взглянул на часы. — Однако, если у тебя есть время пройтись... 

— Сейчас, сэр? 

— Да. Это затруднительно? 

— Нет, сэр, — но Бей никогда не выходил в это время дня. 

— Простите мне эту маленькую увертку, м–р Бестер, — сказал Бей, когда они прогуливались по подобию парка в северном секторе, — я хотел вам кое–что сказать и хотел сделать это там, где никто не подслушает. 

— Конечно, сэр. 

— Мое внимание привлекли вопросы, которые помешают нашим беседам. 

У Эла вдруг перехватило дыхание. 

— О. Что–нибудь важное, сэр? 

— Да, но я не могу о них говорить. И это не то, что я... 

Бей на секунду неуверенно запнулся, и по причине, которую он не мог бы назвать — мысли Бея были, как всегда, надежно защищены — Эл ощутил веяние страха. 

— М–р Бестер, вы когда–нибудь встречались с директором Васитом? 

— Почему... да. Да, сэр. Когда мне было шесть лет. Он вызвал меня в свой кабинет. После того инцидента со Смехунами, о котором я вам рассказывал. 

— Хм. 

— Почему вы спрашиваете? 

— М–р Бестер, я тесно сотрудничал с директором Васитом в его последние годы здесь. Он держал многое в секрете, но время от времени доверялся мне. Те из нас, кто хорошо знал его, были в курсе — он был определенно заинтересован в вас, м–р Бестер. Более, чем во всех других учениках. Никто из нас не знал, почему, даже Наташа, бывшая к нему всех ближе. 

— Я... во мне, сэр? 

— Да. Это одна из причин, почему я приглядывал за вами, из уважения к нему, хотя, думаю, вы знаете, у меня нашлись свои причины беспокоиться о вас. 

— Благодарю вас, — сказал Эл, почти не находя слов. — Я... я знаю, вы спасли мне жизнь, и не раз... 

— Нет, позвольте мне закончить. Я не хочу отвлекаться. Нынешний директор — Джонстон, один из тех, кого ты видел на разбирательстве — сделал все, что мог, чтобы устранить влияние Васита. Все прежние помощники Васита в других местах, в отставке, или — ну, у директора Джонстона есть определенные амбиции. И определенный взгляд на Корпус, который... который, чувствуется, нетрадиционен. 

Эта туманная речь была совсем не в стиле Бея. 

— Но вы еще здесь, — заметил Эл. 

— Разумеется, — Бей подергал себя за бороду. — Он знает, м–р Бестер — Джонстон знает, что у директора Васита был к вам интерес. Как и я, он не знает, почему. Это несколько беспокоит его. И поэтому он втайне следит за вами, м–р Бестер. И за теми, с кем вы связаны. Перед вами блестящее будущее, м–р Бестер, но у вас есть враг. Он станет вам еще большим врагом, если вы и я продолжим общаться, особенно теперь. 

— Теперь? 

— Я действительно не могу об этом говорить. 

— Но, сэр... д–р Бей, мне на это наплевать. 

— Вам — да. И у вас нет всех данных, чтобы предвидеть последствия. М–р Бестер, — он понизил голос. — Эл. Я не хочу о тебе слышать. Не приходи повидать меня. Не пиши мне. Сделай так, как я хочу, — он повернулся, положил ему руку на плечо. — Но знай, что я горжусь тобой. Ты кое–чему научился... 

— Всему важному я научился у вас, сэр. 

— Ты был способным учеником. Я буду считать тебя превосходным, если ты сейчас послушаешься меня. 

— Я... — в груди у него все сжалось. — Я так и сделаю, если вы мне велите, сэр. 

— Хорошо. Отлично, — он сунул руку в карман. — Я хочу, чтобы это было у тебя, — он вытащил что–то, что–то умещавшееся в ладони. Эл тупо протянул руку и почувствовал, что к ней прижалось что–то холодное. 

— Это мой первый. Он всегда приносил мне удачу. Положись на него. В тот день, когда ты заслужишь право носить его — а тот день придет, Эл, я ничуть не сомневаюсь в этом — я буду горд увидеть его на твоей форме. 

Он помедлил, как будто собираясь сказать еще что–то, покачал головой и внезапно повернулся и пошел прочь. 

— A bientot [До скорого свидания (фр.) — Прим. пер.], м–р Бестер. 

Только когда он ушел, Эл разомкнул пальцы взглянуть на то, что, он уже знал, было там — латунь и бронза значка МетаПол. 

Два шага вправо, Эл, — передал Эмори. Он послал также образ. Эл увидел себя подходящим к неглубокой яме. Она была примерно в ярд шириной. Он немного помедлил, пытаясь заставить себя суметь видеть завязанными глазами, но, конечно, это было невозможно. Он мог видеть лишь глазами своего партнера по команде. В этом, на самом деле, и была суть состязания. Он избегал таких командных соревнований в прошлом по одной причине — они подразумевали полное доверие к партнеру. 

Доверие. Оно пришло с трудом. 

Он согнул колени и прыгнул. Пол попал ему под ноги чуть раньше, чем он ожидал, и он почти оступился. Эмори, должно быть, не заметил этого — большей высоты за траншеей. Растяпа, но он, вероятно, не воображал, что Эл станет прыгать, думая, что он вместо этого обойдет кругом. 

Стрелок, Эл, на два часа! Это была Индира, а Индира всегда была точна. Он упал и откатился в сторону, поднялся, держа свой собственный симулятор горизонтально. Индира, с одной стороны, и Абрахам, с другой, одновременно подали знак. Два образа сразу — это сбивало с толку, но было необходимо. По ним он смог вычислить местонахождение своего противника — тоже с завязанными глазами, тоже ведомого своей командой. Эл надавил контакт и был вознагражден звонком. 

Его сторона зааплодировала. 

Ты сделал это, Эл! — передал Эмори. 

Нет, — ответил Эл, — Мы сделали это вместе. 

Конечно, они это отметили. Победа вывела их в полуфинал, и все они полагали свои шансы хорошими. Для Эла эта разделяемая им победа была неким откровением. Чувство было смешанным — когда он проигрывал, то подводил всех, а когда преуспевал, то делил славу. Но быть частью команды того стоило, как–никак. Впервые он чувствовал себя в центре чего–то, а не цепляющимся за быстро вращающийся край. 

Однако недоставало кое–чего еще, и этим чем–то был Сандовал Бей. Эл старался понять ощущение утраты, которое, казалось, только усиливалось с каждым месяцем. Три месяца, и ни слова от начальника отделения. 

Часть его стыдилась того, что он скучает по Бею, потому что он был достаточно смышлен, чтобы понимать подтекст своих ощущений. 

Большинство его новых приятелей были поздними — большинство выросли при биологических родителях. Все они были верны Корпусу, все полагали Корпус матерью и отцом — но суррогатными матерью и отцом, заменившими их родных. 

Для Эла Корпус был его первой матерью, первым отцом, и все же, вопреки этому, его чувства к Бею были — если он был честен с собой — сыновними. Примитивные инстинкты, которые даже лучшие телепаты унаследовали от своих предков–простецов, все еще жили в нем, побуждая воспринимать в качестве родителей человеческие индивидуальности. 

Лица, которые он когда–то видел во снах, ушли, отступили вместе с детством и Смехунами — но их место заняло лицо Бея. 

Это было неправильно. Все мы друг другу матери и отцы. Это был урок, полученный от Смехунов. Это был урок Корпуса. 

Это не очень–то его утешало. Он скучал по Бею. 

Он встряхнул головой. Возбужденная беседа вокруг него переменилась, и он попытался сосредоточиться, уловить. Он не хотел, чтобы они думали, будто он невнимателен к ним, что он не дорожит ими. Это был один из уроков Бея — если показываешь кому–то, что дорожишь ими, это автоматически делает тебя ценным для них. 

Так что он включился в разговор, оттолкнув Сандовал Бея на дальний план сознания. 

Получасом позже в бар вошел пси–коп. Он огляделся, и, едва его взгляд упал на Эла, направился к ним. 

— Альфред Бестер? 

— Сэр? Да, сэр, это я, сэр. 

— Не пройдете ли вы со мной? 

— Конечно, — он повернулся к остальным. — Ребята, увидимся на тренировке утром. 

— Ясное дело, Эл. Ты сегодня показал класс. 

— Вы тоже, ребята. Пока. 

Пси–коп пошел скорым шагом. 

— Сэр? Могу я спросить, куда мы направляемся? 

— В офис директора, — сообщил ему коп. — Директор Джонстон желает вас видеть. 

— М–р Бестер. 

Эл никогда не слышал, чтобы его собственное имя звучало так угрожающе. Директор сохранял свою знакомую тусклую улыбку, как при появлениях на экране с какими–нибудь сообщениями. 

— Сэр. 

— В последнее время я слышал о вас хорошие отзывы. Да будет вам известно, что многие ваши учителя беспокоились о вас. Как и я сам, после того маленького инцидента в Париже. Мне очень приятно сказать, что с тех самых пор вы ни у кого не вызвали ни малейших нареканий. 

— Благодарю вас, сэр. Уверен, я усвоил ценный урок. 

Директор кивнул. 

— В этом году вы оканчиваете Начальную Академию? 

— Да, сэр, если мне будут по плечу требования Корпуса. 

— О, я уверен, с этим у вас не возникнет проблем, м–р Бестер. Все ваши наставники, кажется, совершенно уверены в вас. 

— Рад слышать это, сэр, но, конечно, я не обольщаюсь. 

— Уверен, нет, — директор помолчал, взял маленький бокал, до половины заполненный, похоже, водою, и откинулся в своем мягком кресле. — Видели ли вы в последнее время д–ра Сандовала Бея? 

Тут–то Эл и почувствовал это, слабое прикосновение, покалывание кожи. Кто–то, где–то сканировал его, очень легко, как коммерческий тэп. 

— Нет, сэр. Уже несколько месяцев. 

— Вы двое проводили порядочно времени вместе. Вы даже побывали с ним в рейде, я припоминаю. Нет–нет — не бойтесь признаться, он заявил об этом здесь, в этом самом кабинете. 

— Так он и мне сказал тогда, — ответил Эл. 

— Знаете ли вы, почему он так интересовался вами? Он защищал вас при разборе вашего дела, взял вас под свою опеку. Вы двое регулярно встречались месяцами. 

— Не могу сказать, сэр. Он спас мне жизнь в Париже, я полагаю, одно связано с другим. Он думал, что я недостаточно образован. 

— Действительно? Он это говорил? И в чем же, он чувствовал, Корпус не справился со своей образовательной задачей? 

Эл внезапно ощутил, будто попался в ловушку. 

— Я не это имел в виду, сэр. Тут вина не Корпуса, а моя собственная. Уроки, которые, по мнению д–ра Бея, должен был я усвоить, все время были передо мной — я просто не учил их. 

— И что же это могли быть за уроки? 

— Я... — Эл осознал, что трудно сформулировать то, что ему дал Бей. — Он научил меня ценить других людей. Сотрудничать с ними, пытаться понять их точку зрения. 

— Так–так. А эта Беглянка, что вы ловили вместе, эта Фатима Кристобан — он учил вас понимать ее точку зрения? Учил он вас сочувствовать мятежным телепатам? 

У Эла вдруг стало очень сухо во рту. Было что–то — какой–то подтекст в этой беседе — исходившее от директора. От отчаянно попытался игнорировать это. 

— Я... она запуталась, сэр. Сильно запуталась. Я полагаю, что чувствовал к ней жалость. 

— Скажите мне, м–р Бестер, — сказал директор очень тихо. — Если вам придется выбирать между мятежным телепатом и... простецом... который лоялен земному правительству и принципам Корпуса, кого вы выберете? 

— Я верен Корпусу, сэр. Мятежник есть мятежник. 

— Так–так. Похвальная позиция. Думаете, д–р Сандовал Бей разделяет ее? 

— Конечно, сэр, — но он почувствовал искру сомнения в этом. Бей мог — всего лишь мог — при определенных обстоятельствах — предпочесть телепата. 

И он понял, с упавшим сердцем, что это сомнение услышано и замечено кем–то, невидимым для него. 

— Очень хорошо. Это все, м–р Бестер. 

И уходя, он ощутил ту же вспышку ненависти, что почувствовал в тот далекий теперь день, когда впервые увидел человека с ледяными глазами. И было кое–что еще — опасность, угроза. Не ему, а Бею. И смешаны они были с ужасающим торжеством. 

Он силился справиться с дыханием всю дорогу домой. Бей был в опасности — в серьезной опасности, в этом он был уверен. Он должен его предупредить, пойти к нему в кабинет... Нет, это безумие; послать ему анонимное сообщение. 

Но что, если Бей действительно предал Корпус? Не будет ли также актом измены предупредить его? 

Но это же совершенно невозможно. Бей и был Корпус, олицетворяя все доброе в нем. Даже если он и симпатизировал некоторым мятежникам, это не значило... 

Директор — простец, завистливый, помешанный на власти простец, который... 

Он гнал эти мысли, но они возвращались. Бей в опасности. Разве можно бездействовать? 

Тут он свернул за угол и какое–то мгновение не мог понять, где находится, как ноги привели его сюда, почему мир вдруг так ожил. Почему ему снова шесть лет и вся жизнь с той поры — сон. 

Место. То место, которое Смехуны выжгли в его сознании. Все это вернулось — страх, стыд — больше всего стыд. Он почувствовал спазм в груди, но усмирил его в своем сердце, прочно, холодно и торжественно. Скрипя зубами, с подергивающимися веками, он сжал руку в кулак и поспешил прочь, пока ощущения не угасли, не стали снова воспоминаниями. 

Они пытались провести его. Вот что они пытались сделать. Директор намеренно заставил его думать, что Бей в опасности, чтобы проверить его лояльность, его обязательства перед Корпусом. Если он сейчас пойдет к Бею, все будет кончено, все. Никакой Высшей Академии, никакого будущего в Метапол, ничего. 

Бей в порядке. Возможно — он уклонился от мысли, но не мог полностью прогнать ее — возможно, Бей даже в курсе этого. С того безрассудного преследования Бразг и Нильссона все было направлено на это — выяснить, может ли Альфред Бестер стать настоящим пси–копом. 

Теперь его дыхание успокоилось, а сердце нашло размеренный ритм. Он вернулся к себе и взялся за книги. 

Спустя три дня он стоял одеревеневшими ногами на коротко подстриженной траве. 

Должен идти дождь, — подумал он. — Небо должно быть черным. 

Но все было иначе. Солнце сияло бриллиантом на безбрежной подушке из голубого бархата с белыми кружевами. Листва на деревьях блестела от росы. Птицы пели, хотя музыка — музыка в его голове — почти заглушала их пение. 

Он был один, здесь, у могилы. Никто больше не пришел. Они сказали, что ему вообще повезло быть похороненным здесь. 

— Они говорят... — он обнаружил, что гортань не слушается. — Они говорят, что вы помогали нелегалам, что вы симпатизировали им. Они выдали ордер на ваш арест, а придя, нашли вас... 

Он не мог представить это. Бей встает на стул с петлей на шее, хладнокровно отталкивает стул из–под ног. Это не складывалось. Бей ненавидел самоубийства. 

(Гнев, печаль, что–то вроде икоты.) Директор был прав, или наполовину прав, не так ли? Вы могли никогда не помогать мятежникам, но вы им симпатизировали. Будь вам предоставлен тот же выбор, что они дали мне — хороший простец или плохой телепат — вы обязательно выбрали бы телепата, да? Как обошлись с вами ваши софизмы? Ваши шутки? Как могли вы предать меня — своей смертью? 

Могила не давала, конечно, ответа. Эл стоял, уставившись на свежую землю — чувствуя ее запах, как у только что вскопанной перед посадками клумбы, — и думал, сможет ли он жить. Он думал, не разорвется ли человеческое сердце пополам, не извергнется ли его жизнь из него, как извергалось все, что он ни ел, всякий раз, как он представлял себе Бея висящим там, с багровым лицом и все еще аккуратно подстриженной бородкой. 

Должен был идти дождь. Небу следовало быть черным. Он сомкнул руку на значке в своем кармане, как будто это был гладкий кусочек кости, давно мертвой. Его голову наполняла музыка, нестройная, язвительная. 

Стравинский.