Сенна все сильнее беспокоилась об императоре. 

Естественно, ведь от него так много зависело для нее лично. За те два года, что она провела во дворце, Сенна привыкла к роскоши и удобству. Но она жила там лишь по милости Лондо, поэтому ее пребывание там зависело от его крепкого здоровья. 

Но дело было не только в этом. У Сены возникло странное предчувствие: ей почему–то казалось, что он возвысится до подлинного величия. Он так много хотел сделать для своего народа. Он любил Приму Центавра так страстно, как никто другой во всем дворце. 

Хотя, честно говоря, ей было почти не с кем сравнивать, ибо Сенна мало кого знала во дворце. Казалось, Дурла был вездесущ. Холодный взгляд его внушающих жуть глаз вечно преследовал ее. Дурла был похож на крупного хищника, выслеживающего беззаботную жертву. Его правая рука, Кастиг Лион, стоил своего шефа. Еще был Куто, новый министр информации, назначенный Дурлой. Правда, Сенна могла бы сказать, что в основном деятельность Куто заключалась в утаивании правдивой информации... или, по крайней мере, в том, чтобы максимально воспрепятствовать свободному распространению различных идей. Нынешнее положение Сены на социальной лестнице давало ей возможность ясно видеть, что все те, кто открыто выражал мнение, противоречащее навязываемым народу правительственным директивам, постепенно исчезали. 

Народ. Великий Создатель, помоги своему народу. 

За все время пребывания во дворце Сенна лишь несколько раз выходила в город. Она оставляла во дворце богато отделанные, искусно скроенные платья и переодевалась в свою любимую простую и относительно неброскую одежду. Она бродила по таким местам, что, узнай об этом Лондо, это, к ее сожалению, почти наверняка сильно не понравилось бы ему. А то, что ей доводилось там услышать, несказанно тревожило ее. 

Казалось, ни одного разговора не обходилось без гневных реплик в адрес Межзвездного Альянса, что говорило о незаживающих ранах в душах центавриан. Она вспомнила ребенка, у которого не было одной ноги ниже колена. Ногу раздавило упавшим обломком, и ее пришлось ампутировать. У его родителей не было денег на протез. Она вспомнила женщину, которая больше не могла заснуть, потому что просыпалась от малейшего шума, раздававшегося в ночи, думая, что это падают бомбы. По затравленному виду этой женщины Сенна видела, что та не преувеличивала свое бедственное положение. Сердца Сенны просто разрывались от боли при виде этих страданий. Как бы ей хотелось иметь возможность хоть как–то им помочь. 

Хотя их истории, пережитый ужас и степень не прекращающихся душевных мук отличались друг от друга, нынешнее настроение было очень похожим у всех. Обида на Межзвездный Альянс до сих пор пылала в их сердцах, несмотря на то, что Прима Центавра постепенно восстанавливалась. Теперь Сенна видела, для чего проводилось восстановление. Подготовка к ответному удару по Альянсу. Как именно это произойдет, никто не представлял. Просто все центаврианское общество, от верхушки и до самых низов было пропитано ненавистью, она, будто исполинское облако, витала в атмосфере Примы Центавра. 

Честно говоря, Сенна тоже не питала к Альянсу особой симпатии. Но полученное образование, и то, чему она научилась за то недолгое время, что ей довелось провести в обществе Телиса Элариса (а о нем она вспоминала не реже раза в день), не отступавшие горе и боль утраты заставили ее понять: судя по всему, Республика Центавр избрала и вступила на неверный путь. Он мог привести лишь к еще большим бедствиям. Хотя Приму Центавра сровняли с землей, но, по крайней мере, большинство граждан республики остались в живых. Им позволили восстановить свой мир, и теперь экономика подавала признаки — пусть слабые, но верные, — что возрождение началось. 

Но, если в один прекрасный день набравшаяся сил республика снова возьмется за старое и вступит конфликт с Межзвездным Альянсом, то последствия будут гораздо серьезнее. Например, разве не было бы уместно, если бы незаконное центаврианское оружие массового уничтожения — масс–драйверы, оружие устрашающей силы, где в качестве снарядов для бомбардировки поверхности планет использовались громадные обломки астероидов, — было бы обращено против Примы Центавра, так же, как некогда сами центавриане применили его против нарнов? Воспользуйся Альянс этим оружием, и на Приме Центавра не останется в живых никого. Вместо того чтобы восстанавливать свое былое величие, центавриане оказались бы на пути к вымиранию. Все, что было у Примы Центавра, все достижения, как великие, так и отвратительные, обратились бы в прах, и были бы преданы забвению. 

Сенне не хотелось, чтобы это произошло, но она понятия не имела, что нужно сделать, дабы предотвратить подобное развитие событий. Одна–единственная женщина не может удержать Центаврианскую Республику от массового самоубийства. А именно это и произойдет, если Прима Центавра будет следовать нынешним курсом. 

Оставалось лишь одна надежда — надежда на императора. Но он с каждым днем, казалось, все сильнее отдалялся от нее. 

О, иногда выпадали на редкость хорошие деньки. В такие дни Лондо подшучивал над ней, смеялся, нежно щипал за щеку, правда, в чисто родительской манере. Иногда он рассказывал ей истории о прежних временах республики или знакомил с образцами из собственной необычайно богатой коллекции слегка пошлых шуток. Короче, иногда император был тем, с кем ей искренне хотелось быть рядом. 

Но в остальное время..., в общем, он смотрел на нее словно со дна очень глубокого колодца. Его взгляд был таким странным, будто он мог видеть собственное будущее. Очевидно, это было весьма неприятное и нежеланное будущее. 

Сейчас, приближаясь к кабинету императора, Сенна надеялась, что ей удастся застать Лондо в более–менее хорошем настроении. Тогда она смогла бы поделиться с ним своими опасениями относительно будущего Примы Центавра. Во всем дворце больше не было никого, с кем бы она могла поговорить сколько–нибудь откровенно. Остальные, к сожалению, либо относились к ней лишь как к куколке, в соответствии с традициями центаврианских мужчин, либо были прожженными политическими интриганами, которые, не задумываясь, использовали бы то, что она им сказала, против нее самой. Она не собиралась давать своим потенциальным врагам оружие против себя. Но император... 

Императора, по некоторым причинам, она не боялась. Напротив, она боялась за него. 

Она заглянула в кабинет и увидела, что он лежит, навалившись на стол. На короткое мгновение она подумала, что он умер. А потом Сенна услышала храп и поняла, что Лондо все еще пребывает в мире живых,... хотя, кажется, держится здесь еле–еле. 

Затем ей в голову пришла ужасная мысль: „Жаль, что он не умер. Тогда бы он хоть недолго, но оставался бы в покое”. Она тут же одернула себя за такую мысль. Что за глупости приходят в ее голову, особенно сейчас, когда императору так тяжело на душе. 

Она задумчиво рассматривала его. Было бы здорово, если бы она могла прочитать, что у него на уме. Она бы почувствовала, что он думает, сумела бы унять его боль. Сделать все, что в ее силах, чтобы помочь этому, в сущности, хорошему центаврианину. Или, по крайней мере, понять, что же его гложет. 

Затем она заметила, что он над чем–то работал. 

Его рука на чем–то лежала. Она не осмелилась дотронуться до него, отодвинуть руку, чтобы лучше разглядеть, что там было, но вдруг он, будто почувствовав ее взгляд, пошевелился. Рука соскользнула со стола и повисла плетью. 

Сенна присмотрелась и увидела, что это была книга. Книга, которую он, по–видимому, писал от руки. Как это старомодно. Как ей казалось, большинство предпочитало инфокристаллы и тому подобное. Ей оставалось только гадать, зачем он решил работать в такой архаичной манере. Возможно, он чувствовал, что таким образом вкладывает в эту работу что–то личное. Или, возможно, его вдохновили известные исторические книги: большинство из них были написаны прежними императорами от руки. Вон они — стоят рядами на полках в его личной библиотеке. Тогда, продолжая эту традицию, он устанавливал, в некотором роде, живую связь с прошлым. 

С чисто практической точки зрения идея собрать все свои записи в одной книге, которую можно всегда носить с собой, тоже имела смысл. Тогда все мысли и наблюдения всегда останутся достоянием хозяина. И только его. Если записи хранятся в компьютере, пусть даже в защищенном личном файле, всегда существует вероятность того, что кто–то сумеет проникнуть в систему и получить доступ к этому файлу. 

Ей очень захотелось взять эту книгу и посмотреть, что там написано. Что может ей сейчас помешать сделать это? Разве что совесть. Было ясно, что книга еще не закончена, и вряд ли Лондо придется по душе то, что кто–то увидит его труд до того, как он сочтет его готовым. 

Но, даже если так... 

Ну... а если не трогать книгу руками, это же не будет столь явным вмешательством? Она просто посмотрит на уже открытую страницу. И потом... кто ее обвинит в этом? Она же не специально пробралась сюда. К тому же, Лондо, наверняка рано или поздно, опубликует свой труд. Зачем писать исторические хроники, если их никто не будет читать? В том, это были исторические хроники, она не сомневалась. Потому что она..., в общем..., так вышло — она слегка приподняла титульный лист и увидела слово, осторожно выведенное почерком Лондо. Затем, еще более осторожно, она положила книгу обратно, чтобы взглянуть на то место, над которым Лондо работал сейчас. Похоже, книга уже была наполовину дописана. Очевидно, Лондо упорно трудился. 

Она принялась читать, не дотрагиваясь до книги. Но, прочитав всего пару фраз, она удивленно расширила глаза. 

Минбар! Император был на Минбаре! Она вспомнила, что он таинственно ненадолго исчез с Примы Центавра месяцев пять тому назад. Его поездка не афишировалась и была весьма неожиданной. Дурла пытался делать вид, будто он об этом знал заранее, но даже его поступок Лондо, кажется, застал врасплох. 

Лондо отсутствовал около трех недель, и это вызвало некоторое смятение и пересуды при дворе, хотя Дурла великолепно справлялся со всеми то и дело возникавшими проблемами. А потом, спустя некоторое время, император вернулся. Сенна поняла, что именно тогда она заметила, насколько он изменился. Лондо, казалось..., стал ниже ростом. Он будто съежился. Она не смогла бы указать на что–то определенное, но была уверена в том, что все это ей не почудилось. Произошло что–то очень скверное, и теперь она знала, что, какая бы гадость не приключилась с императором, а похоже, это было что–то ужасное, раз он так пал духом, это наверняка случилось именно на Минбаре. 

Забыв про свое прежнее намерение, Сенна отбросила осторожность и принялась взахлеб читать. Она по–прежнему не прикасалась к книге. Если не трогать страниц, может, это не будет считаться вмешательством в личную жизнь и предательством доверия Лондо к ней? Поэтому она оперлась локтями о стол и погрузилась в чтение. 

Похоже, Лондо летал на Минбар для того, чтобы встретиться с Деленн и Шериданом. Деленн ждала ребенка, и на этой странице, в самом ее начале, Лондо описывал встречу с президентом Межзвездного Альянса и его, по определению Лондо, „милой женой”. 

Сенна продолжила чтение: 

Было ясно, что в моем присутствии они вели себя настороженно. Я видел это по глазам Шеридана, чувствовал даже тогда, когда он не смотрел на меня. Он был подозрителен и недоверчив. Полагаю, мне не стоит винить его за это. Они не ожидали, что я вот так запросто приеду на Минбар. Но я был здесь, и они не знали, чего можно от меня ждать. Особенно трудно было Шеридану. Он считал себя отличным стратегом, а мое появление на Минбаре не вписывалось ни в одну из предполагаемых им схем развития событий. 

Что же до меня... у меня были собственные трудности, мне следовало заботиться о сохранении собственных „секретов”. Не то, чтобы я был взволнован больше обычного, но я, определенно, был более оживлен, чем диктовалось моментом. Это, конечно же, только усилило их подозрения. 

Мы сидели в гостиной, которая, должен заметить, не отличалась особой роскошью. Во дворце на Приме Центавра я ощущал себя, скорее, как в тюрьме, нежели дома. Но, по крайней мере, это была роскошная тюрьма. Еда здесь, как я и подозревал, оказалась совершенно несъедобной. Даже самые изысканные минбарские деликатесы были, в лучшем случае, бледным подобием наших. Но я с улыбкой все это ел, пока мы снова разговаривали — уже в который раз — о том, насколько Деленн и Шеридан удивлены моим визитом. Удивлены... и даже несколько смущены. Когда я отметил это, они, конечно же, стали все отрицать. Они старались быть вежливыми. Учитывая цель моего пребывания здесь, в этом их беспокойстве было даже что–то очаровательное. 

Мы завели разговор о том, что вообще удивляет людей. 

— Одно из преимуществ положения императора... — я словно размышлял вслух, а потом добавил — ...или президента, в вашем случае... это то, что на свете есть не так уж много людей, которые рады видеть вас на этом месте. Они приходят в ярость от того лишь, что вы еще живы и в одиночку удерживаете власть. Знание, что они немного умирают каждый день, который приносит вам успех,... делает наслаждение успехом еще более острым. 

Шеридан бросил смущенный взгляд на Деленн, а потом с трудом изобразил на лице вежливую улыбку. 

— Я как–то не оценивал свое положение с такой точки зрения, — произнес он. 

Я вспомнил взгляды, которыми меня награждали мои министры, их хитрые глаза, сверлившие мне спину, когда мне доводилось пройти мимо них. Я просто читал их мысли о том, как элегантно будет смотреться кинжал, торчащий из нее. 

— О, у вас еще все впереди, — заверил я его. 

Повисло неловкое молчание — не первое и не последнее в тот вечер — а потом в разговор вступила Деленн: 

— Поймите меня правильно, император Моллари... 

Я укоризненно покачал пальцем. 

— Пожалуйста, зовите меня Лондо. 

— Вы же сами сказали мне, что к вам следует обращаться — император Моллари, — заметил Шеридан. 

Указав на наряд Деленн, я ответил: 

— Вы не так хороши в этом, как Деленн, — эти слова вызвали первую искреннюю улыбку за весь вечер. — Продолжайте, Деленн. 

— Просто я хотела сказать, что за последнее время ваше отношение к нам... — она запнулась, подыскивая нужное слово, — ...стало значительно лучше. Когда все мы были на Приме Центавра, вы говорили совсем иное... 

Я пренебрежительно отмахнулся. 

— Игра на публику, Деленн, ничего больше. Мне было нужно заставить мой народ собраться с духом, чтобы начать долгий и трудный процесс возрождения. Есть политика, — и потом я многозначительно посмотрел на них, — и есть дружба. А когда я услышал о том, что вы ждете ребенка и возвращаетесь на Минбар, чтобы поселиться здесь,... как же я мог не прилететь и не выразить свои наилучшие пожелания? 

Когда Сенна прочитала это, ее сердца учащенно забились. В последнее время Лондо был таким мрачным, таким угрюмым. Неужели он мог держаться перед своим народом и советникам совершенно иначе, нежели перед теми, кого он считал своими настоящими друзьями? Сенне очень захотелось больше узнать об истинном лице Лондо. О том, которое искренне желало примирения. Она уже видела, что это возможно, но не была полностью уверена в том, что ей нравится путь, выбранный для достижения этой цели. Но она понимала причины выбора такой тактики. Говорить народу то, что нужно для того, чтобы его взбодрить. Да. В этом был резон. После всех сражений и бомбардировок... дух народа сильно упал. В первую очередь, он должен был позаботиться о том, чтобы поднять его. Тогда это было главным. И, если первоначальным результатом стал всплеск отрицательных эмоций... что ж, по крайней мере, это были хоть какие–то эмоции. Потом он сможет повернуть их туда, куда ему вздумается. 

Она снова уставилась в книгу и продолжила чтение... 

Деленн и Шеридан переглянулись, и я мог бы точно сказать, о чем они подумали. Они надеялись, что я сказал им правду..., но не были в этом уверены. 

Полагаю, что не должен корить их за это. Я так долго живу во лжи, что уже не уверен в том, где правда. 

Лицо Сенны вытянулось, когда она прочитала эти слова. Она совершенно не ожидала этого. 

„...я так долго живу во лжи”. Что он имел в виду? 

Пока Шеридан и Деленн пытались разобраться в своих мыслях, я лихорадочно размышлял о том, как бы нам поговорить... более откровенно. Все–таки, мне нужно было кое–что сделать. 

— Хотелось бы произнести тост за вас, но здесь нечего выпить. У вас не найдется немножко бревари, господин президент? Быть может, вы припрятали где–нибудь бутылочку этого прекрасного земного виски? 

— Нет, — ответил Шеридан. — Так как алкоголь опасен для минбарцев, я решил оставить все свои запасы на Вавилоне 5. 

Тут и я вспомнил об этом и укорил себя за забывчивость. Ленньер как–то говорил мне о том, что алкоголь вызывает у минбарцев приступы необузданной ярости. Глупо. Как глупо забыть такое. Теперь у меня не будет возможности достаточно... расслабиться для того, чтобы приступить к более откровенному разговору. Огонек надежды еще теплился во мне, и я спросил: 

— Уверен, что у вас здесь есть хоть немножко?... 

— Ни капли, — твердо ответил Шеридан. — Удивлен, что вы не захватили с собой собственное вино... 

Я бросил взгляд на свое плечо и почувствовал приступ легкой тревоги. 

— Мои союзники больше не позволяют мне подобного удовольствия. Полагаю, они считают, что я и трезвый достаточно опасен. Не хотят усугублять положение. 

Мы молча продолжили есть, а потом я почувствовал легкую дурноту в голове, исходившую от этой проклятой связи. Но сейчас причина тревоги была не внутри, а снаружи. Я поднял глаза и тотчас понял, в чем дело. На меня смотрела Деленн, она странно сощурилась, будто смогла разглядеть то, что не могла... конечно же, не должна была... то, что ей не должно быть позволено видеть. И пока что я... 

Сенна, смутившись, прекратила чтение. О чем это Лондо? Что такое „разглядела” Деленн, чего не должна была видеть? Сенна могла только предположить, что Деленн интуитивно догадалась, о чем именно думает Лондо. Он хотел сохранить тайну, оставить при себе свои цели и мысли. Ведь он сам говорил о том, что „так долго живет во лжи”, и это замечание очень обеспокоило Сенну. Видимо, Лондо не хотел, чтобы кто–либо стал ему близок. Но его фраза про „проклятую связь” озадачила ее. 

И пока меня просто подмывало ничего не предпринимать. Возможно... возможно, если она это разглядела, если она знала и понимала..., тогда они смогут предпринять верные шаги, будут действовать с надлежащей осторожностью. 

Но тут в моей голове зазвучал тихий голос, приказывающий мне сейчас же прекратить увиливать. Это не было выражено словами, просто у меня возникло ощущение, что мне надо это сделать... какими бы ужасными ни были последствия. И я знал, что у меня нет выбора. Совершенно нет выбора... 

Его совесть. Он сражался с голосом своей совести за какое–то решение. Возможно, за то, стоит ли ему доверять Шеридану и Делен. Сенна была целиком захвачена драматизмом происходящего. 

— Итак, Деленн, — торопливо произнес я, нарушив ее сосредоточение, и она пробормотала извинение. — Вы даже не спросили меня о подарке. 

— Подарке? — ответила Деленн. Она, казалось, была слегка не в себе после того, как столько времени вглядывалась в темные уголки моей жизни, и повернулась к Шеридану. 

Шеридан, как всегда, дипломатичный, и, несомненно, старающийся максимально дистанцироваться как от великой Центаврианской Республики, так и от не уступающего ей по части величия императора, произнес: 

— Мы действительно не можем... 

— О, этот подарок предназначен не вам, — быстро заверил их я. Потом я хлопнул в ладоши, и вошел один из моих слуг с урной в руках. Она была закрыта белой тканью, что вызвало определенное любопытство, особенно у Деленн. Есть несколько общих черт у представительниц всех рас, и любопытство является одной из них. Шеридан казался просто подозрительным. Конечно, у него было достаточно времени, чтобы подозрительность стала его привычкой. 

Слуга поставил урну и вышел, и я легким взмахом руки снял с нее ткань. Должен признать, что выглядела она весьма представительно, по крайней мере, снаружи. 

Шеридан взял урну, и все, что я мог поделать — это подавить дрожь. Поэтому я постарался произнести как можно бодрее: 

— Существует центаврианская традиция — дарить эту урну наследнику престола в день его совершеннолетия. Это очень древняя традиция. 

— Прекрасно, — сказала Деленн. — Но мы не можем это принять. 

Как бы мне хотелось согласился с ними. Но вместо этого я произнес: 

— Я настаиваю. 

— А разве ее не хватятся на родине? — спросил Шеридан. 

Они задавали так много вопросов, так много проклятых вопросов. Это было их удручающей привычкой. Они никогда ничего не принимали просто так, никогда не верили другим на слово. Они в любой ситуации спрашивали и проверяли все до тех пор, пока сами не убеждались. 

— Эта традиция мало известна за пределами дворца, — сказал я. — Так как у меня нет наследников, то после моей смерти, подозреваю, Центарум сделает все возможное для того, чтобы упразднить титул императора. Раз я являюсь пережитком прошлого, и традиция тоже устарела, то пусть эта урна окажется в руках у тех, кто оценит ее. 

Ложь вперемешку с правдой. Я в этом изрядно поднаторел. На самом деле, я не думаю, что императорский титул будет когда–либо упразднен. Уж слишком много было желающих занять это место и единолично править. Те, кто в силах убрать императора, сами настойчиво стремились облачиться в белое. Возможно, это мало что им дает. 

Но, с другой стороны... Я помнил пророчество. Я знал, что после меня воцарится еще один император,... по крайней мере, один... 

Это откровение на мгновение потрясло Сенну. Пророчество? Она читала книги центаврианских пророчиц. Существовали женщины, официально признанные провидицами. Их предсказания были широко известны. Но она не могла вспомнить ни одного известного пророчества, в котором бы упоминалось конкретно о Лондо или о том, что титул императора когда–либо будет упразднен. Или это было какое–то личное толкование, сделанное специально для него? 

Она надеялась, что следующие его слова прольют свет на то, что же это было за пророчество. Или на то, где он его получил. Но, когда она нетерпеливо прочитала их, то испытала легкое разочарование. 

Вошел минбарец и что–то прошептал на ухо Деленн. Подозреваю, что он принадлежал к той же „касте”, что и Ленньер, потому что у него были такие же спокойные манеры, как и у бродящего ныне среди звезд рейнджера. Деленн кивнула и поднялась из–за стола. 

— Случилось кое–что, — сказала она. — Если вы позволите... 

В тот миг мне показалось, что, возможно, каким–то чудесным образом она догадалась. Что она все поняла. Но когда она вышла из комнаты, даже не оглянувшись, я понял, что Делен по–прежнему остается в счастливом неведении. 

Шеридан повернулся ко мне, и я начал было надеяться, что он продолжит попытки убедить меня не вручать подарок. Но он выбрал этот ужасный момент для того, чтобы дать мне возможность выглядеть великодушным. 

— Ну, раз я не могу вас отговорить от этого, — произнес он, — ...что ж, спасибо. Когда я должен?.. 

Мне казалось, что я не произношу слова, а плююсь ядом. 

— Подарок должен быть вручен, когда вашему ребенку, мальчику или девочке, исполнится шестнадцать лет. 

— Ее дно запечатано. 

Великий Создатель, от этого человека ничего не ускользнет. Я сумел сохранить на лице нейтральное выражение, одновременно придумывая подходящее объяснение. 

— Да. Как мне сказали, урна заполнена водой, что была взята из реки, протекавшей вблизи первого дворца две тысячи лет тому назад. 

Шеридан осторожно поставил урну. Он выглядел по–настоящему заинтригованным. 

Мы поболтали еще немного, но с каждым мгновением мое желание продолжать разговор уменьшалось, я мечтал только о том, чтобы поскорее убраться отсюда. Я чувствовал, будто стены сжимаются вокруг меня. Мне стало трудно дышать. Я пытался убедить себя в том, что в этом повинен воздух Минбара, слегка отличающийся по составу от атмосферы Примы Центавра, но я не мог проигнорировать тот факт, что, скорее всего, причиной приступа стала явственно ощущаемая мной волна беспокойства. Внезапно я понял, что если не уберусь подальше от этой гостиной, прочь от этой урны, то сойду с ума прямо сейчас, на этом самом месте. Тогда в пол вмонтируют мемориальную табличку: на этом месте великий император Лондо Моллари лишился рассудка, не выдержав угрызений совести. 

Я начал извиняться перед Шериданом, ссылаться на важные дела, ждущие меня на Приме Центавра, на то, что дома не могут обойтись без меня. Я попытался создать впечатление, будто я жутко занят. Даже подшучивал над таким положением дел, поделился с ним впечатлением, насколько унылой может оказаться столь чудовищная ответственность, что лежит на плечах императора. Но в течение всего этого времени мне хотелось лишь одного — поскорей убраться отсюда. Меня останавливало лишь то, что такой поступок мог вызвать ненужные подозрения, и тогда он мог начать копать в том направлении, куда ему лучше бы не лезть. 

К счастью, Деленн вернулась быстро. Она выглядела расстроенной и огорченной. Улыбка выглядела вымученной, приподнятое настроение исчезло, будто по мановению волшебной палочки, но она изо всех сил сталась заставить себя вести прежнюю непринужденную беседу. Потом, когда мы уже шли по коридору по направлению к выходу, а я произносил слова прощания, случилось вот что: 

— Вы уверены, что не можете задержаться еще ненадолго? — спросил Шеридан. 

Я так до конца не понял, говорил ли он серьезно или в шутку. Думаю, хотя это и было сказано с иронией, но на самом деле он не шутил. И причиной тому был мой великодушный „дар”. 

— Нет, государственные дела отнимают у меня не меньше времени и сил, чем у вас, — произнес я. — Кроме того, полагаю, вам ведь не терпится как следует устроиться на новом месте, чтобы приступить к созданию величайшей империи за всю историю, не так ли? 

Это было хорошее заключительное слово. Милое, неопределенное, оно даже подразумевало признание неизбежности величия Межзвездного Альянса. Я мог покинуть их с улыбкой, зная о том, что, ура, останусь в их памяти тем обаятельным и забавным Лондо, каким я был в ранние дни на Вавилоне 5, а не той темной и закрытой личностью, какой я стал теперь. 

Я хотел повернуться и уйти, не сказав больше ни слова..., но не мог заставить себя так поступить. Нужно еще столько сказать, и, если не сейчас, то никогда больше я не смогу сказать то, что должен. Я почувствовал слабое шевеление, мягкое предупреждение, упрек, как будто кто–то говорил: „Держи дистанцию. Ты сделал свое дело, искупил свою вину, а теперь уходи. Просто... уйди”. 

Это возымело обратный эффект, окончательно побудив меня с ужасающей торжественностью произнести: 

— Я так хочу, чтобы вы знали одно... и держали это в памяти в грядущие годы... Я хочу, чтобы вы знали: вы — мои друзья и всегда ими останетесь, что бы ни случилось. И я... я хочу, чтобы вы знали, что этот день, проведенный с вами, значит для меня больше, чем вы когда–либо поймете. 

Потом я ощутил их присутствие. Гвардейцы Дурлы, двое его самых верных последователей. Очевидно, Дурла чувствовал, сколько времени я могу провести с Шериданом и Деленн, полагаю, эта идея появилась у него по причинам, которых он сам до конца не понимал. Он явно приказал охранникам явиться за мной спустя какой–то определенный срок, и их появление стало вежливым, но твердым напоминанием о том, кто здесь начальник. 

В моем разуме будто вспыхнула команда „Иди”, и мне больше не нужно искать взглядом моих „охранников”, я и так знал, где они. 

— Кажется, мне пора. 

— Понимаю, — ответил Шеридан. Конечно же, на самом деле он ничего не понимал. Ему самому казалось, что он все понял, но он ничего не понял. Ничего. Держу пари, что ему никогда не понять. 

Его последние слова, которые он произнес, прощаясь со мной на поверхности Минбара, только подчеркнули это непонимание. Ибо я знал, что если нам доведется в будущем встретиться, то, скорее всего, встретимся мы на поле боя, и будем рычать в горящие на экране лица друг друга. Или, если удача отвернется от Шеридана, то мы встретимся на Приме Центавра, как узник и тюремщик. Конечно, учитывая мое положение, непонятно, кто, собственно, является тюремщиком, а кто пленником. Я постоянно ощущал, что являюсь одновременно и тем, и другим. Я был тем, кто вершит судьбы миллионов, и, тем не менее, моя судьба находится в руках других. 

И я знаю, что эта ситуация никогда не будет обратной вышеописанной. Мне никогда не встретиться с Шериданом в качестве пленника, ибо я умру раньше, чем это произойдет. 

Так что, когда Шеридан произнес свои последние слова, а он не осознавал, насколько они сардонические, это была наша последняя беседа в мирной обстановке, как равных партнеров. 

— Вы всегда будете здесь желанным гостем, Лондо. 

— Очень желанным, — эхом отозвалась Деленн. 

Знаю, это были хорошие люди. Они заслуживали гораздо лучшего, чем то, что им предстоит, лучшего, чем судьба, которую уготовил им я. И все же... я это сделал. Я сам себя обрек на жизнь в аду, в их будущей жизни в аду.... тоже был виноват я. Разве есть на свете более черная и запятнанная душа, нежели моя? 

Я не мог говорить. Мне с трудом удалось выдавить из себя пару слов. 

— Благодарю вас..., прощайте. 

А потом я ушел, и мои гвардейцы следовали за мной с двух сторон до самого корабля. Я думал о том, что, кажется, когда я уходил, Деленн и Шеридан говорили что–то о Ленньере. Я почти ничего не услышал, потому что отошел уже далеко, а мне бы хотелось узнать больше. Он был славный малый, этот Ленньер. Мне довелось общаться с ним некоторое время. Кажется, он был единственным, кто, после общения со мной в течение довольно долгого времени, не испортился в некотором роде. У него была чистая и добрая душа. И я завидовал ему. 

Глядя в иллюминатор крейсера, я смотрел на уменьшающийся и исчезающий вдали Минбар, а потом услышал голос, которого ждал. 

— Ты... 

— Ты! Ты! Что ты здесь делаешь? 

Сенна, вздрогнув, отпрянула назад, ее рука дрогнула и сбросила книгу со стола. Лондо проснулся и с болью смотрел на нее налитыми кровью глазами. В его взгляде пылала ярость. 

Сенна открыла рот, но ничего не могла сказать. Лондо так резко вскочил на ноги, что задел и опрокинул на пол стол. 

Он был не просто разгневан. 

Он был в бешенстве. 

— Я... я... — наконец, выдавила из себя Сенна. 

Лондо схватил книгу и захлопнул ее. 

— Это личное! Ты не имела права... не имела права! 

— Я... я думала... 

— Ты вообще не думаешь! Ни секундочки! Что ты там вычитала? Я пойму, что ты лжешь, так что говори правду! 

Она подумала о том, что еще совсем недавно считала, что нисколечко не боится Лондо. Теперь все изменилось. Ей никогда еще не было так страшно. Никто и ничто никогда так сильно не пугали ее. 

— Я читала о... вас, о Шеридане и Деленн. Вы подарили им урну... 

— Дальше? — он вцепился в ее плечи и тряхнул, в его глазах читалось такое смятение чувств... Она вспомнила, как, совсем маленькой, глядела в небеса, где бушевал страшный ураган, а отец, лорд Рифа, крепко держал ее. Жуткие грозовые тучи, увиденные в тот день, казались ей самой страшной вещью, что ей когда–либо доводилось видеть... до тех пор, пока она не заглянула в глаза Лондо Моллари. 

— Что было дальше?! 

— Потом вы ушли, чтобы больше никогда не вернуться. И я тоже уйду, хорошо?! Хорошо?! — и Сенна разрыдалась. Потом она отпрянула от него, задыхаясь от слез. Она почувствовала дурноту. Сенна бросилась бежать. Куда угодно, лишь бы подальше отсюда, прочь из этой комнаты, и едва не сбила с ног Дурлу. Он выпучил глаза, увидев, в каком она состоянии, перевернутую мебель и взбешенного императора. 

— Это все из–за вас! Это все ваша вина! — выпалила она ему в лицо. 

— Юная леди... — начал было Дурла, но не успел договорить, ибо она отвесила ему пощечину, от которой на его щеке остался красный след. Дурла пошатнулся от боли и силы удара, но Сенна и не думала задерживаться, чтобы взглянуть на результат своих действий. Она, тяжело дыша, неслась по коридору, размахивая руками. 

Ворвавшись в свою комнату, она сорвала с себя красивое платье. Прекрасная, с золотой отделкой одежда с треском порвалась. Обнаженная, она вытащила груду различной одежды. Кое–как переоделась и накинула на плечи плащ. 

С улицы раздался раскат грома. Небо потемнело, начинался ливень. Плевать. Она больше не могла оставаться во дворце. После того, что она узнала, она не останется здесь ни одной лишней секунды. Но, выбежав под дождь, она осознала, больше всего ее расстроило то, что, в сущности..., она ничего не знает. И это пугало ее больше всего.