Бестер возвращался из „Счастливой лошадки”, обдумывая, что ему делать с завтрашней статьей. Он оказался в неудобном для себя положении, когда прочитанная книга ему понравилась. Не то что ему понравились отдельные фрагменты, но он по–настоящему остался доволен от начала до конца. 

По его собственным критериям, подобное рецензировать не стоило. О, он мог придраться к проходившей сквозь призведение нити слегка наигранной наивности, однако в контексте это работало. Он мог указать, что сюжет наполовину списан с „Бури” Шекспира, однако ясно, что это, должно быть, обдуманный и очаровательный знак почтения, учитывая другие плагиаты с бессмертного поэта — забавнее всего „Запретная планета”. 

Так что же ему делать? Он был в „аду критика”. У него не было иного выбора, кроме как солгать или не делать статью, так как до срока сдачи оставались считанные часы. 

Он мог сказать правду и признаться, что ему понравилось, но кто захочет это услышать? Его читатели решили бы, что он продался, превратился в еще одну медоточивую шавку издательской индустрии. 

Одна мысль отразилась усмешкой на его лице. Неужели вот это — худшая из его неприятностей? Похоже на то. Почти неделя прошла с тех пор, как он устранил Жюстина, и убийство не оказалось столь значительным, чтобы попасть в газеты. Он связывался со своим человеком в Метасенсорном отделении, они ничего не слышали. К счастью, этот контакт был из тех, в ком он мог быть уверен. 

„Форд в своей башне, и с миром все в порядке,” — подумал он. 

А это была книга, которую он ненавидел. Почему он не мог выбрать для чтения и препарирования одну из тысяч безвкусных дистрофичных аллегорий, переполнявших ныне прилавки? 

Он полагал, это потому, что от не выдержал бы еще одной. Ах, ладно. 

Он подошел к отелю как раз вовремя, чтобы почти столкнуться в Люсьеном д'Аламбером. Ухмылка Бестера стала шире, когда он уловил недовольство в мыслях копа — разумеется, он явился повидать Луизу, не Бестера. 

Однако Люсьен удивил его. 

— А, мистер Кауфман. Тот самый человек, с которым я хотел потолковать. 

— И вам добрый день, офицер, — молвил Бестер. — Надеюсь, день у вас удался. 

— Могло быть лучше, могло — хуже, — сказал Люсьен. 

— Ну, это лучшее, чего большинство из нас могут просить, я полагаю, — сказал Бестер живо. 

— Хм–м. Это не то, что вы сказали о „Хрупком венце”. 

— Читаете мою колонку? 

— Да уж, — ответил офицер. 

— Что ж, всегда приятно встретить поклонника. 

Люсьен скривил рот. 

— Я бы не назвал себя определенно поклонником. Вы слишком строги, по–моему. 

— Люди больше заинтересованы в чтении того, с чем они не согласны, чем иного, как я обнаружил. Скотская натура. Но чем я могу быть вам полезен, офицер д'Аламбер? 

— Вы можете рассказать мне про Джема? 

— Джем. Джем. Вы имеете в виду уличного хулигана, которого я повстречал, едва прибыв сюда? 

— Уверен, вы его помните. Он же собирался вас растерзать? 

— Да, конечно. Я никогда не забываю угроз. И что же? 

— Вы могли прочесть, что он был убит при попытке взлома аптеки в нижнем городе, несколько недель назад. 

— Луиза упоминала об этом, да. Не могу сказать, что я был удивлен. А вы? 

— На самом деле, я был — по двум причинам. Джем оставил кое–где отпечатки пальцев, а он редко шел на сознательный риск, особенно в последние несколько лет. Ему и не надо было — у него для этого имелись шестерки. 

И его шестерки, думаю, были неподдельно озадачены всем этим делом. Никто из них, кажется, не участвовал в ограблении, хотя мы и знаем, что некто скрылся. 

Бестер нахмурился. 

— Что ж, это очень интересно, полагаю, если вы полицейский офицер, ведущий расследование — но я таковым не являюсь. Этот Джем третировал Луизу, и я просто рад, что его не стало. 

— Это и есть другая причина. Он перестал доставать Луизу сразу после того, как появились вы. 

Бестер поднял брови. 

— Вы знаете, что девяносто девять процентов людей, болеющих раком, носят обувь? 

— Что это должно означать? 

— Я имею в виду, простое сопоставление не указывает на причинно–следственную связь. Вы, только честно, думаете, я сделал что–то, изменившее Джема? Луиз думала — может, это вы сделали что–то, после пожара. Я предполагал то же самое, так как вы явно были в ней заинтересованы. Фактически, меня бы удивило, если бы эти мотивы на вас не действовали. 

— Я в нее не влюблен. Я беспокоюсь о ней и не хочу, чтобы она связывалась с неподходящими людьми, вот и все. 

— Как Джем. 

— Хотя бы. 

— И как я, также? Со мной что–то не так, помимо того, что я — это не вы? 

Лицо полицейского напряглось. 

— Послушайте, нечего тут говорить, чувствую я что–то к Луизе или нет. Речь о том, что по соседству идет полицейское расследование. Фактически, мне больно это признавать, но вы, кажется, подходите Луизе... кажется. Но буду откровенен, мистер Кауфман — с вами не все в порядке. Ваше досье чистое, чересчур чистое. И ничто в нем не объясняет, почему человек вашего происхождения и состояния прибыл сюда, поселился в маленьком отеле и принялся писать газетную колонку. 

— Я думал, речь не обо мне? 

— Я этого не сказал, мистер Кауфман. Я сказал, речь не о моих чувствах к Луизе. Может, вы и правы — необычное поведение Джема и ваше прибытие могут быть абсолютным совпадением, но я прибегаю к совпадению как объяснению чего–либо, лишь когда не могу объяснить это никак иначе. Вы можете помочь мне исключить кое–какие возможности, прояснив, зачем вы появились здесь и почему остаетесь. 

Бестер мотнул головой. 

— Я думал, вы патрульный, а не детектив. 

Люсьен помолчал немного, затем вздохнул. 

— Да. Так и есть. То, что я делаю сейчас... это не по службе. Расследование ведется. Детективом из нижнего города и агентами кое–каких служб. Они снова заинтересовались Джемом. Они обыскивают его старую квартиру, опрашивают его приятелей. Они и со мной разговаривали, конечно, так как этот район — мой участок. Вот в чем суть, мистер Кауфман — я всегда думал, что вы как–то приложили руку к тому, что случилось с Джемом. Друг в шайке, старые преступные связи, что–нибудь. На самом деле, мне было все равно. В округе стало лучше без него, и расследование не пошло дальше, когда выяснилось, кто он был и что он был за личность. 

Но сейчас они копают глубже. А Луиза влюблена в вас — да, это всем известно. Я не хочу увидеть ее страдающей, и не хочу ее впутывать. Я уверен, что она не может быть с этим связана, потому что знаю ее, знаю много лет. Но этот детектив из нижнего города, он не знает ее. И когда они выяснят все факты, они станут подозревать вас, как и я. И они станут подозревать Луизу, потому что она выиграла от этого. Если вы вляпались в это, мистер Кауфман, это повредит Луизе... 

— Но вы же подоспеете, чтобы собрать осколки, не так ли? 

— Это повредит ей, — продолжил Люсьен упрямо, — а она уже достаточно настрадалась. Но хуже того, она может в итоге заплатить за ваше преступление. 

— Какое преступление? — вскинулся Бестер. — Это все в вашем воображении. 

— Тогда почему бы вам не ответить на мои вопросы? 

— Потому что они — личные. 

Люсьен ничего не сказал, но смотрел недоверчиво. 

— Послушайте, — сказал Бестер, — вы можете этого не понимать, но мне восемьдесят два года. Не лучший возраст, чтобы осознать, что всю жизнь был на ложном пути. Сколько я еще проживу? Десять лет? Двадцать? Тридцать–сорок, если повезет. Я хочу прожить упущенную жизнь, офицер д'Аламбер. Я хочу смеяться, и делать то, что нравится, и греться на солнышке. Я видел сотню планет, и я хочу позабыть их все. 

Впервые я приехал в Париж в пятнадцать лет. Пятнадцать. Помните, каким потенциалом вы обладали в пятнадцать лет? Сколько было в вас всего, сколько бутонов, ожидавших лишь подходящего дождя, чтобы расцвести? Я тогда влюбился в этот город. Что же я сделал со всем этим? Ничего. Я растерял все, что было во мне важного, промотал, приносил в жертву идолам успеха, пока все что я любил и ценил, не умерло. 

Это происходит с каждым, я полагаю, но большинство людей заполняют эти пустоты в своей жизни, заводя новых друзей, новую любовь. Я — нет. Планируй я умышленно стать унылым одиноким стариком, я не мог бы сделать это лучше. И вот однажды я увидел это. Я принял истину и возвратился сюда, и шел, пока не увидал здесь что–то интересное. Я не знал этого, но я полюбил Луизу в тот момент, когда она заговорила со мной. Мог ли я знать? Я забыл, что такое любовь. Я даже не мог себе представить. Сейчас... — он осекся, придавая своему лицу убедительное выражение „на грани слез”. 

Он снова поднял глаза на офицера, стоявшего молча. Бестер знал, почему. Знакомясь с человеком, Бестер ментально обследовал его, снимая слепки с мыслей, поступков, подходящих и неподходящих слов, помыслов и интонаций. Он выбирал слова осторожно, почти филигранно. Он знал, что д'Аламбер разделяет многие из этих чувств, знал, что тот не может помочь, но симпатизирует. Как раз сейчас офицер видел себя лет через сорок, одинокого, в поисках неуловимой истины, любви. 

— Послушайте, я бы не сказал, что не желал Джему зла, — сказал Бестер тихо. — Я не сказал бы, что сожалею о том, что с ним случилось. Но если вы не желаете Луизе страданий, представьте, что чувствую я. Она — первое человеческое существо, что я любил с тех пор, как вы родились на свет. Это особенная любовь, офицер д'Аламбер, какую, я искренне надеюсь, вам никогда не представится случай постичь. Но если доведется, я могу лишь надеяться, что вы испытаете ее с кем–то столь же дорогим, как Луиза. 

Двое мужчин стояли тут, на улице, лицом к лицу. Затем полицейский медленно кивнул. 

— Я подозрителен по натуре, — наконец сказал д'Аламбер, — этого не исправить. И вы правы, я любил... люблю... испытываю чувства к Луизе. Также я достаточно догадлив, чтобы понимать — она никогда на них не ответит, — он прямо взглянул Бестеру в глаза. — Я не хочу помогать им, не укажу им на это место, но они придут. Возможно, я верю вам — насчет того, что вы ничего не делали с Джемом. Но они еще придут переворачивать камни. Когда переворачивают камни, обычно находят под ними что–то неприятное. Надеюсь, вы готовы к этому, и надеюсь, Луиза тоже. 

— Моя совесть чиста, — ответил Бестер. — Они могут придти спрашивать что хотят. 

— Для меня облегчение слышать это. Ну, счастливо, мистер Кауфман. — Он протянул руку. 

Бестер пожал руку и улыбнулся. 

— Надеюсь, однажды вы станете доверять мне и порадуетесь за меня. 

— Как и я, — ответил полисмен. — Это могло бы сделать меня лучше.