Было почти утро, когда он возвратился в отель. Разбитое окно было загорожено картоном. Он отпер ключом дверь, навстречу ему ударил едкий сырой запах гари. 

Единственная лампа была включена на одном из необгоревших столиков. Луиза с усталым видом сидела в ее свете перед пустой бутылкой. 

— Вы заключили другой контракт, догадываюсь, и пришли за своими вещами? 

— Нет. Я, напротив, думал немного поспать. 

Она покачала головой. 

— Отель закрыт. 

— Почему? Ущерб–то ничтожный. 

— Ничего себе ничтожный — в окно метнули зажигательную бомбу. 

— Вы не хотите закрывать отель. 

— Кто вы, чтобы говорить мне, чего я хочу? Вы обо мне ничего не знаете. 

— Я знаю женщину, которая, когда я ее увидел в первый раз, защищала то, что ей принадлежало. Я знаю — она не отдаст это так просто. 

— Ничего не просто. Все — не просто. Пять лет я пыталась держать это место на плаву. Пять лет — наблюдая, как иссякают мои сбережения. Достаточно. Мне конец. 

— У вас нет денег на ликвидацию следов небольшого пожара? 

— Что в этом толку? Они только сделают это снова, или что похуже — пока я снова не начну платить им, чего я позволить себе не могу. 

— Возможно, вы удивитесь. 

— О чем вы? 

— Просто, вы можете быть удивлены, только и всего. Что–то случается. Что–то меняется. 

— Некоторые вещи — нет, — она медленно шлепнула по столу. — Знаете, сперва я думала, вы на что–то надеетесь относительно меня. Постель. Так? Это причина вашего упорства? 

— Нет. 

— Что тогда? 

— Мне нужно место, где остановиться, вот и все. И я не люблю хулиганов. Не люблю, когда мне диктуют, что я должен делать. 

— Полагаю, не любите. Вы были на войне, не так ли? 

Он замер, не будучи уверен, что говорить. Которую войну она имеет в виду? 

— Да, — наконец решился он. 

— Я так и думала. Вы ведете себя по–особенному. Я думаю, все худшее, что могли, вы уже повидали, и это „съело” в вас весь страх. И, может быть, больше, чем ваш страх. — Она подняла на него глаза, но он не думал, что она ждет ответа. 

— Вы когда–нибудь любили, мистер Кауфман? 

— Да. 

— Что с ней стало? 

— Ничего, о чем я бы хотел говорить. 

— Я однажды была влюблена. Безумно, глупо влюблена. Нынче все, что я имею — это разрушенный отель. — Она оперлась о стол. — Он бросил меня. Видите ли, это не ваше дело, но я все равно вам расскажу, не знаю, почему — вино, возможно. Он бросил меня с моими долгами, моей пустой комнатой, и покинутая, я осталась без какого бы то ни было понятия о любви. Думаю, я больше в нее не верю. С вами произошло то же? Вы покинули ее? Вы прячетесь от своей прежней жизни? 

Бестер чуть не повторил, что это не ее дело, но вместо этого вздохнул. 

— Нет, — сказал он, вспоминая Кэролин в последний раз, как он видел ее живой и в сознании, опутанной проводами технологии Теней. Хуже, чем мертвую. Но он не покидал ее. 

— Нет, я пытался сделать для нее все, что только мог. Я... пошел на многое. — Он усмехнулся. — Просто не получилось, — он вспомнил, что осталось от Кэролин после того, как мятежник–террорист взорвал оборудование. Вспомнил, в какой ярости был, потому что он обещал ей, что справится и все будет как надо. Но собрать заново растерзанное тело — совсем не то, нежели восстановить психику. 

Некоторые обещания не следует давать, так как они не могут быть выполнены. 

— Нет, — тихо повторил он, — не получилось. 

Из–за Байрона. Из–за Литы. И более всего из–за Гарибальди, чьи инженеры, без сомнения, сконструировали оружие, убившее его любимую. 

— Да, что ж, это жизнь, не так ли? — сказала она. — Не получается. Мы стареем, мы умираем. Вселенной безразлично. 

— Вы многовато выпили. 

— Недостаточно. Вы знаете, что я хотела быть художником? Я училась в Парижской Академии искусств. Намерения были очень серьезны, но я пожертвовала этим. Ради любви. Ради этого, — она с отвращением обвела руками комнату. 

Он сел молча, угнетаемый непривычным чувством, когда не знаешь, что сказать. 

— Вы еще беретесь за краски? 

— Хм... Да. В основном крашу стены и двери. Совсем недавно — в этой комнате. Как думаете, здесь был необходим новый оттенок черноты? — она указала на полосу сажи на прежде белых стенах. 

— Я думаю, вам следует пойти в кровать и позже подумать об этом с более ясной головой. И я думаю, мне следует поступить так же. 

— Предпочту сидеть здесь и жалеть себя до следующего дня или около того. Посидите со мной? Похоже, вы в конечном счете так же жалеете себя, как и я. 

— Что заставляет вас так говорить? 

— Каждое ваше слово и выражение лица. То, как вы ко всему относитесь. — она нахмурилась. — Кроме того дня в сквере, когда тот человек рисовал вас. Тогда вы были другим. Что было иначе? Что пришло вам в голову? 

И снова он пытался придумать, что сказать. Потому что он знал, что увидел художник в его глазах. Он увидел Луизу. 

— Не помню, — ответил он. 

Она скептически глянула на него, но спорить не стала. 

— А я нашел работу, — начал он. 

— Действительно? 

— Да. Литературного критика. 

— Это странная работа для человека вашей профессии. Судя по вашим бумагам — вы торговец. 

— Мечта детства. Я отошел от дел и теперь настало время дать волю фантазиям, полагаю. Жить в Париже, сочинительствовать. 

— Что ж, мистер Кауфман. Добро пожаловать в мир фантазии, — она помедлила. — Эта писательская работа. Это на полный день? 

— Нет. 

— Как вам понравится некоторое время квартировать бесплатно? 

— Зависит от условий, конечно. 

— Помогите мне вычистить этот беспорядок. Я стану платить вам днем проживания за час работы. Это хорошая плата. 

— Вы таки не сдались. 

— Полагаю, нет. 

Он кивнул. 

Она поднялась, хватаясь за стол. 

— Похоже, я вот–вот отключусь. 

— Доброй ночи — или утра, скорее. 

— Да. Вам тоже. И... благодарю вас. 

Эти слова удивили его так, что он онемел. Это было так же, как незадолго до этого во время их разговора. Чем он заслужил благодарность? Выразил сочувствие? К нормалке? 

Он заново прокрутил в голове их беседу и понял, что да. Что заставило его так поступить? 

Он подумает об этом позже. „Разборка” и „сборка” Джема опустошила его. Он будет более разумным после нескольких часов отдыха.