Cover Окончательный расчет: судьба Бестера
Оглавление

Глава 3

Бестер отправил с вилки в рот и тщательно прожевал кусочек цыпленка, приготовленного на пару . Он почувствовал, что за ним кто–то наблюдает, и оглянулся. 
Это была хозяйка отеля, Луиза. 
— Ну? — спросила она. — Каково? 
Они были одни в обеденном зальчике, хотя, когда он входил, там сидела юная парочка. Кафе нельзя было назвать слишком оживленным. 
— Не могу пожаловаться, — молвил он. 
Она кивнула. 
— Это одно из моих лучших блюд. 
— Нет... я имею в виду — пожаловаться не могу. Вы же мне это нынче запретили. 
Она скрестила руки на груди и посмотрела на него сверху вниз. 
— Вам не нравится? — спросила она. 
— Определенно, этого я не говорил. 
— Что же не так? 
Он поглядел на нее снизу вверх, изобразив на лице задумчивость. 
— Ну — я не жалуюсь, поймите — но для цыпленка я бы приготовил менее острый соус. И лук я порубил бы мельче. 
— Понятно. 
— Но я не жалуюсь, — сказал он за следующим куском. 
Она секунду–две строго смотрела на него. 
— Вы мне не сказали, как долго вы останетесь, — сказала она наконец. 
— О, по крайней мере на неделю. Может, больше. 
— Так. Но если вы пробудете только шесть дней, я возьму с вас по десять кредитов за ночь, понятно? 
— Замечательно, — отозвался Эл. 
— Ну... вот, — она закончила и вернулась в кухню. Секундой позже она высунулась оттуда. — И не упрекайте меня, если Джем и его шайка вернутся и отдубасят вас. Вы видели, какова ситуация. Понятно вам? 
— Да, — снова сказал Бестер, гадая, когда же она оставит его одного, чтобы он мог завершить трапезу в мире и спокойствии. 
— Хорошо, — на сей раз она осталась в кухне. Ему было слышно, как гремели горшки и сковороды, пока она стряпала. Она и впрямь все тут делает одна? 
Снаружи улица погрузилась в сумерки, зажглись огни, пятная тьму желтизною. 
Что он тут делал? Чем ему заняться? Учитывая достижения медицины и и собственное хорошее здоровье он мог запросто прожить еще лет тридцать — срок иной короткой жизни. Он планировал провести эти годы, ведя Корпус к его предназначению, наставляя молодых телепатов, исправляя все несправедливости, что причинялись его собратьям. У него была высокая цель, причем четко определенная, и он никогда не помышлял об отставке. 
За последние суровые годы бегство заменило собой эту цель, но до сих пор он мог только убегать. Если же это сработало — если он ухитрился спрятаться тут в безвестности, на Земле — он должен найти, чем заняться, или он спятит. Но чем? 
По документам он был бизнесменом, средней руки коммивояжером по продаже двигательных смазочно–охлаждающих эмульсий у разбогатевшего во время кризиса дракхов фабриканта. Весьма обтекаемо, и он вкратце был в курсе своей фиктивной профессии, но о поиске подобной службы даже вопрос не стоял. Во–первых, потому, что он не желал быть торговцем; во–вторых, потому что любая проверка его компетентности была сопряжена с неприемлемым риском. 
Так что же делать? 
Он продолжил терзать цыпленка. Незачем торопиться. 

Иногда Гарибальди думал, что его стол чересчур огромен. Всякий стол, на котором можно сыграть в настоящий пинг–понг, чересчур огромен, не так ли? Особенно на Марсе, где каждый дюйм пространства требует расходов на кислород, энергию для обогрева и на содержание внешнего купола, благодаря которому все это сохраняется внутри, а ультрафиолетовое излучение остается снаружи. Черт, его стол был побольше некоторых спален в дешевых домах. 
Как многие другие вещи, стол перешел к нему вместе с кабинетом по наследству от покойного Вильяма Эдгарса. Когда здесь восседал Эдгарс, на столе почти ничего не было. Стол должен был служить материализовавшимся напоминанием о том, что Эдгарс был столь баснословно богат, что мог позволить себе платить за такой объем неиспользуемого пространства, какой ему заблагорассудится. 
Гарибальди тоже мог себе это позволить, но он вырос на Марсе, принимая душ не более минуты и привыкнув спать полустоя. Этот стол раздражал его, но какое–то извращенное упрямство заставляло сохранять его, — возможно, в качестве напоминания, каков источник его власти и богатства, и того, что это богатство может сделать с ним, если он не будет осторожен. Бутылка — не единственная ловушка для души. Конечно, у него есть Лиз, чтобы напоминать об этих вещах. 
Лиз, которую он унаследовал вместе с офисом. 
Э, нет, так не пойдет. Этот путь если не безумен, то, по крайней мере, глуп. Он вел себя с Лиз достаточно глупо, чтобы потерять и пять жен, но каким–то чудом она все еще любила его. 
Стол. Он посвятил годы заполнению его всякой всячиной. Мощная рабочая станция, модели звездолетов и мотоциклов, шлем „Дак Доджерс”, гологлобус Марса. Так что сейчас это был большой стол, заваленный хламом, и когда он действительно хотел пригласить кого–нибудь на беседу, то выбирался из–за стола и садился с краю. Он не любил соблюдать дистанцию между собой и друзьями, и еще меньше любил соблюдать ее между собой и оппонентами. 
Он не был уверен в том, кого из них он увидит сегодня, но это и не было важно. Он сел у края стола и проследил за вошедшим. Вошедший был просто парнем в форме Космофлота Земли, каких Гарибальди так часто видел мертвыми. Кроме пси–нашивки. Из–за этого сразу начиналась неразбериха. Многие вещи не воспринимались им: мусс, приготовленный из рыбы, кошки на космической станции, синхронная акробатика в невесомости, розовые футболки,... и телепаты в Космофлоте. 
— Лейтенант Деррик Томпсон, сэр, — сказал мальчишка. 
— Не называй меня „сэр”, — сказал Гарибальди. — Мы не в армии, и я не твой начальник. 
— Как же тогда вас называть? — спросил Томпсон. 
— О, бог Зевс — или мистер Гарибальди. Садись. 
Томпсон сел, заметно сконфуженный. 
— Ты недоумеваешь, почему вдруг оказался в моем кабинете, не так ли? 
— Эта мысль посещала меня. Вы уж простите, мистер Гарибальди, вы сказали, что вы мне не начальник, но на сей счет есть сомнения. 
Гарибальди сдержанно улыбнулся. 
— Я лишь скажу, что у меня есть кое–какие друзья — или люди, которым нравится думать, что они мои друзья, — и довольно об этом, ладно? 
Томпсон кивнул. 
— Позволь объявить тебе кое–что прямо, Томпсон. Я не доверяю тебе. Не то чтобы я не хотел — по твоему досье ты предстаешь хорошим малым, трудягой, дисциплинированным, преданным долгу. Никто из тех, под началом кого ты служил, не сказал о тебе дурного слова, что удивляет, и никто из служивших под твоим началом тоже не говорит о тебе ничего плохого, что попросту невозможно. 
Так вот, некоторым парням я не доверяю, хотя при обычных обстоятельствах я смог бы повернуться к тебе спиной... на секунду или две. Но — я не доверяю тебе. Бестер побывал в твоей голове, и ты превратился в серьезную угрозу. Думаю, я могу тебе по секрету сообщить, что в Космофлоте смотрят на это дело так же. Ты можешь прослужить пятьдесят лет и все еще будешь лейтенантом. Они засадят тебя в контору, и будут тихо надеяться на то, что ты уйдешь сам. 
Лицо Томпсона приобрело почти цвет его волос, кирпично–красный. 
— Вы полагаете, я этого не знаю, с... мистер Гарибальди? Вы полагаете, я хотел, чтобы со мной такое произошло? 
— Я хочу знать, почему ты не узнал Бестера. Ты ведь с детства в академии. 
— Мистер Гарибальди, я попал туда в двенадцать лет — как только проявились способности. В те дни выбор был небогат. Всего лишь три года спустя кризис все изменил. В то время я ни разу не видел мистера Бестера. 
— Ты никогда не видел его фотографий? Ты не почувствовал, что он телепат? 
— Конечно же, я видел его фотографии — я даже подумал, что он выглядит слегка знакомым, когда с ним повстречался. Но у него была борода, на нем не было формы и — я просто не ожидал встретить на Мауи военного преступника. Вселенная велика, мистер Гарибальди, и если вы облетите ее, то, знаете ли, встретите людей, которых примете за других. И он не делал ничего ужасного. Он был забавен. Казался добрым малым. 
— Пока не выпотрошил тебе мозги. 
Томпсон с сожалением кивнул. 
— Но он проделал эту работу недостаточно чисто. Я начал вспоминать, моим следующим шагом было согласиться на восстанавливающее память сканирование. Это болезненно, мистер Гарибальди, в особенности если кто–то, обладающий способностями Бестера, поставил блоки против сканирования. 
— Да уж, уверен, что болезненно. Но видишь ли, тут есть нечто, чего я не могу понять, то, с чем ты, может быть, поможешь мне. Бестер — зло. Этого я доказывать не стану. Он, возможно, входит в пятерку наиболее гнусных сукиных детей за последние два столетия. Он холоден, он манипулирует людьми, в нем не больше души, чем Великие Вузиты дали пиранье. Но сентиментальность — это того, чего у него точно нет. Если он считал тебя угрозой для себя — он убил бы тебя или спалил бы тебе мозги дотла. Он не проделал бы над тобой этой полупрофессиональной операции, не имей на то веских причин. 
— Может, у него не было времени. Или, может, он постарел. Ходили слухи, что во время телепатического кризиза он едва не погиб, что потерял большую часть своих способностей. 
— Да ну?! Слухи и пара кредитов — и ты получишь чашечку кофе. Я в это не верю — я знаю кое–что из того, что он натворил еще раньше. И я не верю, что с тобой он сорвал себе резьбу. Я знаю, тебя сейчас чрезвычайно беспокоит, что я думаю на самом деле, не так ли? 
— Разумеется. 
— Я думаю, что ты, во–первых... — он отогнул указательный палец, — троянский конь. Все думают, что ты в порядке, и вот однажды — бац! — ты убиваешь Шеридана или еще кого–нибудь. 
— Мистер Гарибальди... 
— Или, во–вторых... — он отогнул другой палец, — ты — ложная наводка. В конце концов, ты обладаешь информацией, указывающей на его путь, верно? 
— Да, сэр. По–видимому, я–таки боролся с ним... 
— Угу. Как я сказал, если бы он хоть чуть–чуть беспокоился о том, что ты сможешь хотя бы указать направление, в котором он улетел, ты бы сейчас кемарил в сырой земле. Понимаешь, тебе я не доверяю, но я доверяю Бестеру. Он тщательно все продумывает. Так почему же ты жив и дееспособен? 
— Вы меня в чем–то обвиняете, мистер Гарибальди? 
— Я — нет. Ты чувствуешь себя виноватым? 
— Простите, мистер Гарибальди, не думаю, чтобы вы, черт возьми, представляли, о чем говорите. Вы не знаете, через что я прошел и... 
— Я?! Бестер влез в мою голову, орудовал в моем сознании. Заставил меня предать лучшего друга, почти разрушил мою жизнь. После всего этого я и себе–то до сих пор не доверяю, лейтенант. 
У Томпсона на секунду отвисла челюсть. 
— Я не знал, — сказал он. 
— Я это не рекламирую, — сказал Гарибальди. — Но, может, ты теперь понимаешь, почему ты у меня в кабинете. 
— Нет, вообще–то не понимаю. У вас зуб на Бестера. Вы думаете, что он оставил меня в живых, чтобы распространять ложь, оставить ложный след. Вы, кажется, в том весьма уверены и даже, в конечном счете, намекнули, что я мог сотрудничать с ним. Похоже, у вас есть все ответы, мистер Гарибальди. Так чего вы хотите от меня? 
Гарибальди укатился назад за стол и упер руки в бока. 
— Ну, я представляю это так. Если ты в полном пролете, ты можешь обидеться на Бестера почти так же сильно, как я. Он баловался с твоей головой и разрушил жизнь, которую ты для себя намечал. В этом случае я могу тебя использовать. 
Насколько известно, ты был последним, кто вступил с ним в контакт, и ты телепат. Ты можешь узнать его пси–отпечаток, или как его там... Я упоминал, что не доверяю телепатам? Не доверяю. Особенно тем, кто из Метасенсорного Отделения, к которому ты не принадлежишь, что немного продвигает тебя вперед в моем списке. С другой стороны, если ты один из Бестеровых приятелей, или он запихнул в тебя нечто вроде скрытой программы, которую не уловила проверка, то мне лучше держать тебя прямо тут, где я могу следить за тобой. 
— Вы предлагаете мне работу, мистер Гарибальди? 
— Усекаешь влет, Томпсон. Одобряю. Да, я хочу предложить тебе работу. И я хочу, чтобы тебя осмотрела моя собственная команда — они не станут тебя препарировать... или делать что–нибудь подобное, но я хочу испытывать тебя. 
Томпсон медленно покачал головой. 
— Вы умеете загнать в угол, мистер Гарибальди. 
— Постараюсь таким и остаться, — сказал Гарибальди. 

Бестер следил, как собираются его враги, и холодно усмехнулся про себя. Здесь и закончится эта смехотворная война. Здесь он рассчитается с ними. 
— Горд собой? 
Бестер выхватил PPG и направил в сторону голоса. 
— Байрон? Ты же... 
— Мертв? — глаза молодого человека отражали противоречивые чувства: грусть, сострадание и в то же время проницательность и осуждение. Бестер ненавидел их. 
Он заметил, как всегда, призрачные языки пламени вокруг своего бывшего ученика. 
— Истина не умирает, Бестер. 
Но колотившееся сердце Бестера было холодным. 
— Ты не есть истина, — сказал он, — ты просто воспоминание о призраке, запечатленное в моем мозгу. 
— Да. Когда я умер... 
— Покончил с собой. 
— Когда я умирал, ты потянулся ко мне своим сознанием, пытаясь остановить. Узнать, умирая, как ты беспокоишься, было очень трогательно. И это позволило мне оставить тебе небольшой подарок, эту частичку меня — словно ангела на твоем плече, словно совесть, которой у тебя никогда не было. 
— Ты всегда был самодовольным, Байрон — но вообразить себя ангелом? Ты начал войну, позволил телепату сражаться с телепатом. Ты развязал резню, в которой убил себя и таким образом ловко ускользнул от ответственности. Трус. 
— Ты мог дать нам что мы хотели. Свободу. Наш собственный мир. 
— О, да, твой маленький рай для телепатов, твою выдуманную нирвану, где ты всю жизнь жил бы в мире и гармонии, с твоими псалмами и свечками. Место, где нормалы никогда не побеспокоят тебя, никогда не станут подозревать или волноваться о тебе. Твоя фантазия была окончательной капитуляцией перед нормалами, Байрон, окончательным актом трусости. Земля — наша родина. Она и должна была однажды стать нашей. Нормалы пытались истребить наш вид с самого начала — с первых погромов, когда обнаружили нас, до происков Эдгарса несколько лет назад. Ты думаешь, что понравилось бы им больше, чем собрать нас всех в одном месте? Ты думаешь, они потерпели бы идею планеты, полной телепатов? 
— Я так и думал, — сказал Байрон. — Я думаю, ты в своей жизни делал такие ужасные вещи во имя Корпуса, что ты не можешь принять иного пути, не сойдя с ума. Сейчас, когда я — часть тебя, это еще яснее. Как там звали девушку — Монтойя? Твою первую любовь? 
— Не вмешивай ее в это. 
— Но ты любил ее. Я вижу это в тебе — место, где была любовь, ее останки. И ты сдал ее. 
— Она стала мятежницей. Это была моя обязанность. Я не стану оправдываться перед тобой. 
Байрон рассмеялся. 
— Но я — не я, а? Я — это ты или часть тебя. Ты говорил сам с собой, — он покачал головой. — Почему ты еще не удалил меня? Это было бы просто. 
— Замолчи. 
— Может быть, ты полагаешь, что нуждаешься во мне, поскольку у тебя больше нет собственного сердца. Чтобы помочь тебе почувствовать свою вину. 
— Я не чувствую вины. Я делал только то, что должен был. Ты был одним из тех, кто разобщил нас, кто заставил меня... — он осекся. 
— ...Заставил тебя убивать своих братьев? Корпус — мать, Корпус — отец. Ты всегда думал о нас как о своих детях. Однако ты убивал телепатов, пытал их. Ты превратил исправительные лагеря в поля смерти... 
— Это сделал ты, — сказал Бестер. — До тебя я никогда не понимал, как подхватывают заразу мятежа. То, что ты планировал, должно было разрушить нас всех. То, чего ты добился — разрушит нас. Это будет медленная смерть от деградации. Пси–Корпус замышлялся как орудие нормалов, позволяющее им контролировать нас. 
Я боролся, чтобы перехватить это орудие и повернуть против них, взять Корпус под контроль телепатов. И вот я преуспел, а ты выбрал именно этот момент, чтобы затеять свою великую игру, предпринять свою идиотскую попытку создать рай, подобно любому самоослепленному мессии с безумными последователями. Ты никогда не видел картину в целом — что нормалы все время ждали, ждали, что мы успокоимся, что наша бдительность ослабнет. Они боятся нас, как не боятся ни одной инопланетной расы, потому что мы — это они, только лучше. Новая ступень эволюции. И ты разрушил все это, все отдал им обратно. Они победили — благодаря тебе. 
— Ну и кто же из нас самоослепленный мессия? 
— Ты знаешь, кто стоял за твоими драгоценными повстанцами после твоей смерти? Кто их финансировал? 
— Моя возлюбленная, Лита. 
— Лита. Учитывая ее способности, она была настолько же глупа, как и ты.. Ребенок, получивший слишком большую пушку. Нет, человек, стоявший за мятежниками, был из нормалов, — это Гарибальди. Ненавидящий тэпов фанатик, получивший оружие от еще одного фанатика. Зрелище того, как мы уничтожаем самих себя, должно быть, доставляло ему ужасное удовольствие. 
Ты спрашивал, почему я сохранил в живых небольшую часть тебя? Вот почему. Так ты можешь узнать, что ты наделал. 
— И ты можешь сказать „я же говорил”... 
— Да. 
— Это мелко. 
— Я лишился всего. Все, во имя я трудился, лежит в руинах. Время свершений прошло. Я всегда верил, что, если лишусь всего, у меня останется мой народ, мои телепаты. Ты забрал у меня даже это, Байрон. Даже это. 
— Ну так ложись и преставься. 
— Нет. Я — не ты. Я не трус. Я живу с последствиями своих поступков. И я живу. 
— Что ж, тогда пожалуй — смотри! 
— Нет. Это сон. Я могу его прервать. 
— Нет, не можешь. Ты знаешь это. Не раньше, чем это произойдет. 
— Отпусти меня, Байрон. 
— Я тоже могу быть мелочным. 
Он пытался отвернуться, но сцена преследовала его. 
Это должно было стать решающим ударом. С восстанием было бы покончено, мятежники оказались бы на коленях. Двести лучших, его самых верных... 
Он все еще слышал их крики, еще чувствовал ужас их уничтожения, содрогание их уходящих жизней, их душ. 
— Ты сбежал, — сказал Байрон. — Ты нашел лазейку секундами раньше и сбежал. Ты спасал свою шкуру и оставил твоих людей умирать. 
— Они так или иначе шли на смерть. Я ничего не мог сделать. 
— И ты назвал трусом меня. 
— Замолчи. 
— Смотри на них, Бестер. 
— Замолчи! 
— Смотри, — глаза Байрона стали провалами, провалами в черепе, и пламя было повсюду. Байрон был Сатаной, окруженным проклятыми душами. 
— Смотри! — Байрон был Бестером, ледяным лицом в зеркале, улыбавшимся без веселости и тепла. 
Замолчи! 
Тут он проснулся в тот момент, когда кто–то пытался его убить. 

Последнее обновление: 10 июня 2002 года © 1999 Ballantine Books
Перевод © 2000–2001 Елена Трефилова.
Оформление © 2001 Beyond Babylon 5,
публикуется с разрешения переводчика.

Предыдущая главаСледующая глава