Он проснулся с криком, так часто бывало. Фантазмы ночи приходили с ним в мир бодрствования, и долгие мгновения он оставался в их окружении, судорожно пытаясь понять, где он, прогнать лица, которых он никогда не знал, воспоминания, которые не ему принадлежали. 

Наконец он преуспел настолько, насколько мог. Он поднялся, прошел к умывальнику, налил и выпил стакан воды. Он потянулся затекшими мышцами рук, ног и спины, пока кровь не разогрела их, и молча поблагодарил за то, что живет теперь один. Что нет иных свидетелей, кроме него, у его постыдных пробуждений. Он закрыл глаза, пытаясь ощутить движения города снаружи, но кошмар все еще подстерегал его под веками, так что в итоге он закутался в куртку и пошел на улицу наблюдать утренний поцелуй солнца на снежных вершинах Альп. 

Врач — длиннолицый мужчина с усами, словно нарисованными озорным ребенком — осмотрел его с клинической подозрительностью. 

— Спали, м–р Бестер? 

— Немного. Последнее время у меня небольшие проблемы со сном. 

— Выписать вам что–нибудь? 

— Нет, спасибо. Я предпочитаю обходиться без химии. Уверен, со временем мое тело с этим справится. Я, вероятно, еще реадаптируюсь к долготе дня на Земле. 

— Непохоже. Как рука? 

Эл поднял бесполезную клешню, в которую превратилась его левая рука. Костяшки были белые. 

— Без изменений. Нервы поражены, по–моему. 

— Нервы не повреждены, м–р Бестер, насколько я могу сказать. Мы это уже проверяли. 

— Может, вам следует тогда проверить и руку, — ответил Эл беспечно. 

— Можно проделать еще несколько тестов, — сказал врач. — Но, помимо этого, вы, кажется, совершенно здоровы. Нога ваша прекрасно восстановилась, и минимальный ожог руки никак не может быть причиной такого паралича. — Он справился по его карте. — Вижу, вы производили сканирования умирающих. 

— Да. Я начал на Марсе, когда был заточен в госпитале. Это казалось полезным делом. 

— Да, но вы все еще этим занимаетесь. 

— Занимаюсь. Кто–то должен. 

Врач положил карту на смотровой стол. 

— Сканирования умирающих — это нечто, что мы не очень хорошо понимаем, м–р Бестер. Одно нам понятно, из опыта и наблюдения, что перебор здесь опасен для здоровья. Вы уже проделали четыре, что на три больше, чем большинство сделает добровольно, и столько, сколько большинство может выдержать, не впадая в безнадежную недееспособность. Полагаю, вам пора прекратить эту специфическую деятельность. 

— Это приказ? 

— Нет, м–р Бестер, это искренний совет. Вы не выказываете обычных симптомов стресса, разве что... скажите мне... ваша бессонница обусловлена кошмарами? 

— Нет, — солгал Эл. 

— Хм. Ладно, пока вы не продемонстрируете явных признаков болезни, я не могу списать вас, потому что трудно найти добровольцев для сканирований. Но заставить вас не могут. 

— Никто и не пытается. Я просто чувствую, что это мой долг по отношению к Корпусу. 

— Есть более безопасные способы подлизаться к начальству, м–р Бестер. 

— Возмущен этим намеком, — отрезал Эл. — Осмотр закончен? Я могу идти? 

Врач округлил глаза. 

— Да, м–р Бестер. Но я сделаю отметку о своих возражениях. 

— Что такое, Эл? 

— Просто устал. Утром опять сканировал умирающего. Бедная девочка — но я добыл ясное изображение ее убийцы. Надеюсь, ублюдка поймают. 

— Это номер пять, не так ли? — Эрик занимался едой и не поднимал глаз, но Эл ощутил в его словах беспокойство — и, может быть, кое–что еще. 

— И ты туда же? 

— Эл, никто не делает пять некросканирований. 

Эл пожал плечами и вонзил вилку в pierogi. 

— Каково это? Сканирования? 

— Всякий раз немного по–другому, — ответил он. — Всегда своего рода порог — дверь, край утеса — своего рода исход за горизонт. Умирающий задерживается там на время, а потом — они уходят. Они бесконечно убывают. 

— Бесконечно убывают? 

— Иллюзия, я полагаю, поскольку это занимает лишь короткое время. Но только так я могу это описать. 

— Но это как будто они проходят через дверь. 

— Что–то похожее. 

— Можешь... ты можешь разглядеть, что за ней? Куда они идут? 

— Нет. Кто боится этого, кто приветствует, но они тоже не знают, потому что они еще на этой стороне, когда с ними я. Когда они покидают преддверие, я их теряю. 

— Ты никогда не задумывался, что там? Я имею в виду, если там дверь, это подразумевает существование другой стороны. 

— Полагаю, я задумывался. Но, как и символизм дверей, это необязательно что–нибудь значит. Это ментальная конструкция, способ представить себе происходящее. Это может быть просто принятие желаемого за действительное — никто из нас не может постичь, как это он просто закончится, как это его не будет. Что более естественно для умирающего, чем притвориться, что они уходят куда–то еще, даже если они не знают, что найдут там? 

— Или, может быть, они действительно уходят куда–то еще. 

— Разумеется. Может быть. 

— Я тебя знаю, Эл. Ты ищешь чего–то за той дверью. Ты думаешь, там что–то есть, или ты не продолжал бы это делать. Что ты ищешь? 

Эл выдавил грубую усмешку. 

— Я ничего не ищу. Чего это ты так интересуешься этим? Зачем все эти вопросы? 

Эл повозил ломтик картофеля с сыром, запеченного в сметане, и отправил его в рот. Он вспомнил, как впервые попробовал pierogi, свое наслаждение их простотой, неожиданным сочетанием их текстуры и вкуса. Эти, кажется, не имели с теми ничего общего. 

— У тебя сложилось впечатление, что люди боятся моей нестабильности? 

— Да. И это нехорошо, Эл. Я говорю тебе это как друг. 

— Друг, который, возможно, не выдвинулся настолько, насколько желал бы, — спросил Эл кротко. — Который, возможно, считает, что меня поощряли слишком часто? Что же ты сказал им о моей стабильности, Эрик? 

Эрик мог иногда краснеть до удивительного оттенка. 

— Слушай–ка, Эл, я пытаюсь спасти твою карьеру, а не разрушить ее. Ты знаешь, Корпус не станет рисковать нестабильным копом. Как ты думаешь, почему все твои задания после Марса были домашними? Как ты думаешь, почему тебя держат в стороне от подполья, или от любого вооруженного задания? 

— И, чтоб ты не забыл, это я прикрыл твою задницу, когда разведка расследовала ту заварушку на Марсе. Если кто другой нашел бы тебя, в бреду, снова и снова стреляющим из разряженного PPG в безоружного мертвеца — черт, в однорукого безоружного мертвеца — ты бы в два счета угодил в зону 5. Так что не смей... — он задохнулся. Эл никогда не видел его в такой ярости. — Чтоб тебя, Эл, мне это не нужно, — он зло оттолкнул стул и прошествовал вон. 

Эл нахмурился и, после небольшого раздумья, взял еще кусок своих pierogi. Он был на вкус не лучше предыдущего. 

Эл не был особенно удивлен, когда заместитель директора Бабино вызвал его в своей офис несколько недель спустя. Если бы он был и внимателен, и честен с самим собой, он никогда не усомнился бы в словах Эрика. Но с годами Эл приобрел привычку игнорировать — нет, не игнорировать, но пренебрегать — мнения людей вокруг себя, когда они его беспокоили. Когда он волновался о том, что люди о нем думают, это однозначно повергало в печаль. Он стремился к превосходству, и это раздражало людей — люди не желают, чтобы ты был превосходным, они хотят, чтобы ты был заурядным, много не ожидал и облегчал им жизнь. 

На сей раз, однако, ему приходилось уделить внимание. Корпус мог кое–что стерпеть в офицере, если тот был эффективен — но он не мог потерпеть нестабильности. 

Он почти ожидал, что Бабино собирается объявить слушание с целью определить его служебное соответствие. В уме он уже готовил свою защиту. 

Но сегодня, по крайней мере, это был всего лишь Бабино, его кукольная миниатюрная фигура за сверхдлинным столом. 

— А, м–р Бестер. Соблаговолите? — он указал на стул, который Эл неловко занял. 

— М–р Бестер, я человек прямой и занятой, так что я перейду сразу к делу, если вы не возражаете. Вы знаете Алишу Росс? 

— Сэр? Да, сэр, мы встречались. 

— Что вы о ней думаете? 

— Думаю, сэр? 

— Находите ли вы ее привлекательной? Уродливой? Интересной? Скучной? Чудаковатой? 

— Она не непривлекательна, сэр. Я не могу сказать, нахожу ли я ее интересной или нет — мы по–настоящему никогда не разговаривали, и я о ней очень мало знаю. 

— Что ж, я вам кое–что расскажу. Она П12, как и вы сами. Темперамент не для полевой работы, так что она в основном занята в судах, составляя психологические портреты и тому подобное. Она прилично играет в футбол, двадцать четыре, не замужем. Нарисовал ли я вам портрет, м–р Бестер? 

— Понятно, — сказал Эл, чувствуя себя более, чем слегка, растерянным. — Она и я — мы генетически хорошо совместимы? 

— Очень хорошо. М–р Бестер, мы уже говорили с м–с Росс. Она согласна, в принципе, подумать о браке. 

— И вы хотите, чтобы я... 

— Сначала вам следует встретиться, я полагаю. Поговорите об этом. Но, совершенно искренне, м–р Бестер, многие полагают, что на сей раз брак вам был бы на благо. Если не возникнет ненависти с первого взгляда, Корпус очень заинтересован в вашем союзе с м–с Росс. Такое полное генетическое соответствие действительно крайне редко. 

— Да, сэр. Я буду счастлив встретиться с м–с Росс. 

— Вы делаете честь Корпусу, м–р Бестер. Я не ожидал от вас меньшего. 

Они встретились в ресторане в городе, будучи заверенными, что счет оплатит Корпус. 

Это был несколько неловкий момент, первый среди подобных. 

Алиша была молчалива. У нее было обыкновенное милое лицо, волосы недостаточно ясного оттенка между каштановыми и золотистыми и глаза, которые иначе как карими не назовешь. 

— Я слышала, вы были на Марсе, — начала она. 

— Да. 

— Как вы нашли его? 

— Ну, когда мы оказались достаточно близко, это было очень просто, — ответил Эл. — Мы на него просто упали. — Она улыбнулась шутке и сделала довольно большой глоток своего rose. 

— А вы? — продолжил он. — Вы бывали на других планетах? 

— Дважды на Луне, — ответила она. — Не дальше, боюсь. Я на самом деле плохо переношу невесомость. 

— О. Это очень плохо, — он сидел, пытаясь выдумать, что еще сказать, желая, чтобы поспешили с едой. — Я... эхм... вы из Соединенных Штатов — из Сиэтла? 

Она кивнула. 

— Да. Хотя я почти ничего о нем не помню. Меня привели в Пси–Корпус, когда мне было восемь. Вы бывали там? В Сиэтле? 

— О. Нет. Почти, однажды — в Портленде. Шел дождь. 

— Это я помню. 

Закуски подоспели как раз в этот момент, за что Эл был благодарен. Он уткнулся в свои мидии, пытаясь покончить с ними и держать свой рот слишком занятым для разговора одновременно. С кем–то знакомым это не прервало бы беседы, конечно — и с полным ртом ваше пси при вас — но, по молчаливому согласию, ни один из них не прибегал к общению сознаний. Это казалось чересчур интимным. 

Эл заметил, что Алиша допила вино, и налил ей еще. 

— Благодарю вас. 

— Пожалуйста. 

— Так — вы шокированы? — спросила она. 

— Шокирован чем? 

— Женитьбой на мне. 

Мидия пошла не в то горло, как–то оказавшись чуть ли не у него в носу. Он глотнул вина, пытаясь устранить проблему, и чуть не задохнулся вторично. В итоге получилась полная сумятица, а Алиша смеялась — легким, трогательным, искренним смехом. 

— Простите, — сказал он, когда смог говорить. — Я полагаю, что думал — мы будем избегать этой темы несколько дольше. 

— Я тоже. Наверно, вино ударило мне в голову скорее, чем я думала. 

— Вино ударило в голову мне, — сказал Эл и снова улыбнулся. Он почувствовал это на своем лице как незнакомое ощущение. Он с любопытством заглянул ей в глаза. — Я не шокирован, по–моему. Я всегда знал, что Корпус, в конце концов, предложит вступить в брак, я лишь, полагаю, не думал, что это будет так скоро. 

— Ну, вам больше тридцати. 

— Вы смотрели мои данные. 

— Я из судейских, помните? Я могу сказать, каков ваш уровень холестерина, если хотите. 

— Хм. Что ж, по крайней мере, вы идете на это с широко открытыми глазами. 

— Вы влюблены в кого–нибудь другого? — спросила она. 

— Нет. Если б и был, это ничего бы не изменило в отношении брака, одобренного Корпусом, — он подумал об Элизабет, вспомнив ее возражения против всего этого, несмотря на их совместимость. 

— Что? — спросила Алиша, прочитав что–то на его лице или в поверхностных мыслях. — Я не собиралась любопытствовать... 

— Старинная подруга, — сказал он. — Очень старинная. Если честно, я давным–давно не думал ни о чем, кроме своей карьеры. 

— Вы двое были несовместимы. 

— И да, и нет. Генетически — были, и я думал, что в других отношениях тоже, — он улыбнулся, и на сей раз получилось нормально — то есть фальшиво. — Мы были очень молоды. 

— Мне жаль, что у вас не получилось, особенно если вы генетически совпадали. Я думаю, это действительно самое важное, а вы? 

Он вспомнил Монтойя, ее пламя, которое едва не поглотило его. Там был экстаз, да, и волнение, и любовь. Это сделало его глупцом, едва не погубило его. 

— Да, — сказал он тихо. — Я тоже. 

Она улыбнулась в ответ, и Эл осознал, что ему нравится Алиша Росс, что он может постараться, и она понравится ему очень. Но он никогда ее не полюбит. 

Это было хорошо. Это было более чем хорошо. Он не желал снова влюбляться. 

Они поженились в апреле. Приехали родители Алиши, но они казались потерявшимися среди ее друзей из Корпуса. Эрик согласился представлять Эла, но очевидно из чувства долга — всякой дружбе, которая проявлялась между ними, пришел конец. 

Они поехали на свой медовый месяц на Бали. Они взбирались на горы и загорали на пляжах. Для Эла это было в основном скучное занятие, каникулы, но временами он искренне наслаждался. Они занимались любовью с удовольствием и по–дружески, если не изобретательно. Ему все больше нравилась идея иметь жену — комфорт, когда есть к кому придти домой. 

И его кошмары отступили, хотя и не ушли совсем. Алиша не спрашивала о них, хотя он был уверен, что она знала. 

Они изменились, его кошмары, даже снизив свою интенсивность. Одно время его преследовали фрагменты жизней тех, кого он сканировал. Теперь ему снилось, что он сам стоит у преддверия, один. В его случае порог был вершиной горного пика, ужасно высокого, и низкие горы отступали вокруг до горизонта, тускнея с расстоянием, но никогда по–настоящему не кончаясь. Это было почти приятно. 

Он стоял там, чувствуя, что все ответы где–то рядом. Он слышал знакомые голоса, как раз на уровне подсознания. 

Голос женщины, тихий и успокаивающий. Голос мужчины. 

Голос марсианского мятежника. Бея. В плывущих облаках, боковым зрением он улавливал намеки на лица, но когда он поворачивался к ним, они растворялись, как раз когда он ощущал онемение своей левой руки, его пальцы сливались в единую массу. 

Он просыпался без криков, но неописуемо печальный. И тогда он находил алишино теплое тело возле себя, живое среди его снов о смерти. Тепло. И он прижимался к ней ночью. И был благодарен — ей, Корпусу. Корпусу, который увидел, что ему нужно, и дал ему это.