— Глянь, Лара, — сказал Нильссон. — Мы попались всамделишному Джону Следопыту. 

Бразг подошла слева. Даже в тусклом свете ее лицо казалось измученным, с полукругами под глазами, почти такими же темными, как ее недавно перекрашенные волосы. 

— Почему ты преследовал меня? — спросила она устало, затем нахмурилась: — Порт, это же мальчик. 

— Но что за мальчик? — спросил Нильссон, затем последовало быстрое, жестокое сканирование. 

Эл парировал его и отбросил. Нильссон скрипнул зубами и повторил, орудуя своим сознанием как кувалдой. Он был силен, но не настолько, чтобы Эл не смог с ним справиться. 

Когда Портис остановился, его дыхание заметно убыстрилось. Оно было зловонным. 

— Я полагаю, это ответ на вопрос, — сказал он зловеще. — Мальчишка — настоящий вундеркинд. Так что ты делал, преследуя моего друга, Вундеркинд? Мне это не нравится. 

— Я... э... я хочу присоединиться к подполью. 

— К чему? 

— Вы знаете. Подполье. Я хочу стать Беглецом. 

— Беглецом, ха? Забавная штука с этим словом — я слыхивал его только от людей из Пси–Корпуса. 

— Я вырос в Корпусе, — сказал Эл, пытаясь скрыть свой ужас перед возможной ошибкой, — я сбежал. 

— Да ну. 

— Порт, он всего лишь мальчик, — повторила Бразг. 

— Ага. Рэми был только ребенком, и Джио, а что с ними сделал Пси–Корпус? 

— Не можем ли мы просто... связать его или что–то такое? 

— Он щенок, но сознание у него дьявольское. Ты можешь быть уверена, что он не пронзит тебе мозг? Разве ты знаешь, что ему известно? 

Бразг оглядела Эла долгим взглядом. В ее глазах нельзя было ничего прочесть. 

— Пойдемте в лодку, — сказала она, наконец. 

Нильссон кивнул и указал оружием. Маленький катерок покачивался у края канала. Не видя иного выбора, Эл ступил в колеблющееся суденышко. 

Бразг, не мешкая, завела мотор, и лодка тихо двинулась по каналу, прочь из туннеля, оставляя кильватерный след рябью на черном стекле. 

— Как твое имя? — спросила Бразг. 

— Эл. 

— Эл, если ты действительно хочешь присоединиться к подполью, ты должен позволить нам просканировать тебя. Ты понимаешь это, не так ли? — ее голос был слегка виноватым. — Если же нет, что ж, Порт прав, мы действительно не можем рисковать и отпустить тебя. 

— Нет, не можем, — подтвердил Нильссон. 

— Я только хотел... 

— Дай нам тебя просканировать. Позволь взглянуть, чего ты хотел для нас. 

Катер покидал устье канала, впадая в более широкий водный поток. Сена? Набережные вдоль нее были широки, обсажены деревьями. Дальше он различал толпы людей. Услышат ли они, если он закричит? Обратят ли внимание? Вероятно, Нильссон просто пристрелит его. 

— Очевидно, мне придется, а? — спросил он. 

— Ага, Эл, точно, — ответил Нильссон, скалясь в отнюдь не веселой манере. 

— Тогда ладно. Я готов, — у него был один очень маленький шанс. Он пытался не думать о том, что будет, если он проиграет. Нильссон был убийцей — оба они, на самом деле, — но Нильссон, наверное, получит от этого удовольствие. 

Эл сбросил свои заслоны. 

Они оба вошли внутрь. 

Эл хорошо понимал, что, если они объединят свои усилия, они, скорее всего, более чем вдвое увеличат силу их действия. Это требовало тренировки, но некоторые телепаты могли сплести сознания, интенсифицируя результаты. И он, может быть, сможет воспользоваться этим против них. 

Этим двоим придется совместиться с ним и друг с другом. То, что он задумал, ему придется делать против их воли, и это все еще может быть напрасно. 

Странно, он был спокоен. Его сердце билось ровно как часы, хотя он, возможно, был на волосок от гибели в реке. Часть его отстраненно изумлялась его самообладанию. 

Сбрасывая барьеры, Эл выдал кое–что другое. 

Тренированный П12 раскусил бы это за долю секунды. Он надеялся, что Бразг и Нильссону понадобится чуть больше времени. 

Так и случилось, и Бразг как раз пошла ему навстречу, что было хорошо. 

— Мы поможем тебе... — подумала она... 

...И тут все трое взвыли как проклятые, как только Эл замкнул их сознания на свое и закричал. Усиленный двумя сознаниями, он послал волну, растущую в ночи, поместив на ее гребень одно–единственное слово. 

Волна прозвучала за мгновение, равное кванту времени, затем их барьеры лязгнули, раскалывая краткий союз, как будто в его мозгу сверкнули два засова. Он был открыт для них, как они для него. 

Он использовал боль, взнуздал ее, дав команду мускулам, и прыгнул. 

Изогнувшись над водой, он сделал глубокий вдох, что вышло как–то не так, будто он глотнул сосульку. Они были всего футах в тридцати от берега, и, ныряя в студеную воду, он почувствовал, как что–то обожгло его ухо, крещендо гнева — от Нильссона — и шок преданной Бразг. И кое–что еще, кое–что из–за растворения в них. 

Явка. 

Он поплыл очертя голову, не желая выныривать, так как чувствовал, что Нильссон пытается найти его, знал, что у того есть иглопистолет. В норме он мог задерживать дыхание долго, но его легкие уже болели, с ними, похоже, не все в порядке. Фактически боль была действительно, действительно сильной. 

Однако он вылез на набережную и послал образ себя, показавшегося из воды позади, ближе к устью канала. Он не знал, достаточно ли этого, но не мог ждать: он выкарабкался из воды. 

Что–то взвизгнуло возле него, жестко отрикошетив от стены. Он вскочил на ноги и побежал, внезапно наполнившись почти электрической энергией. Он не успел убежать очень далеко, когда услышал, как катер ткнулся в берег позади него, а затем по камням застучали шаги. 

Он рванулся в переулок, повернул за угол, направо, налево. Нильссон все еще был у него на хвосте, но Эл ушел дальше, он это чувствовал. 

Снова Копы и Беглецы, прямо как в детстве. Он это сможет. Он сможет победить. 

Он гадал, где находится парижское отделение Пси–Корпуса. Ему следует это знать, не так ли? Он должен был проверить это во время поездки в поезде. Он не имел ни малейшего понятия, куда бежит, только зная, что оторвется от Нильссона или умрет. 

Его легкие, казалось, полны расплавленной смолы, и она же пузырилась из носа, так что ему пришлось хватать воздух раскрытым ртом. Но воздуха было недостаточно, совсем недостаточно... 

Он торопливо добрался до конца улицы и обнаружил себя опять на широкой, обсаженной деревьями набережной реки. Он почти столкнулся с группой кутил, угощавших друг друга шампанским. Они возбужденно хохотали над ним, когда он отшатнулся назад, снова пошел, стал как вкопанный. 

Он оставался на набережной потому, что тут, в этом месте, были люди, выгуливающие собак, совершающие пробежку, переходящие из бара в бар и от кафе к кафе. Он пытался успокоить свое сознание, стягивая опаленные края своих блоков вновь, зная, что они проницаемы, понимая, что, следовательно, если Нильссон сделает верный выстрел, он будет поражен им, даже при всех свидетелях. Иглопистолет был бесшумным, и, кроме того, Нильссон был психопат. 

Он ощущал себя так, как будто бегал по вращающемуся диску. Огни Парижа были не точками, а хвостами летящих комет. Его ноги стали кусками асфальта. 

Он больше понятия не имел, где Нильссон. 

Он прошел через большую толпу, нырнул в переулок и, наконец, запыхавшись, спрятался в глубине подъезда. 

Когда он распластался по кирпичной стене, темный переулок замигал, и другая — залитая солнцем — сцена заместила его. Он был снова в Тэптауне, и кучка Смехунов прожгла его сознание. Видение трепетало неестественными красками, как будто стены, деревья, травы и небо излучали свет вместо того, чтобы отражать его, как будто каждый их атом был крошечной вольтовой дугой... 

Радуга угасла, и он снова очутился в переулке, пытаясь замереть, изобразить пустое место... 

Сейчас он мог только вдыхать. Вода все еще пузырилась у него из носа. Он утер ее. Она была липкой. 

Он вовсе не был уверен, то ли он осознает, что выдыхаемое им совсем не вода, то ли просто недостаток кислорода лишает его сознания. В какой–то момент он присел, спиной к стене, пытаясь взять себя в руки перед встречей с Нильссоном. А затем его лицо больно впечаталось в мостовую. И больше ничего. 

Его привел в чувство разговор. Две черные крысы спорили, куда улизнул их лакомый кусочек. 

— Дохляк с виду аппетитный, свежачок. Он где–то тут. 

— Может, он и не мертвый вовсе. Может, он станет корчиться, когда мы примемся его жевать. 

Тут он действительно очнулся, на камнях, лицом в липкой грязи. Крысы из его кошмара все еще беседовали, хотя беседа их стала несколько другой. 

Я его чую. Думаю, он там. Сюда. Нильссон. 

И теперь он мог слышать их шаги, не своими ушами, но их слухом. Это было нехорошо. Ему надо подняться и снова убежать. 

Он приказал это своим мышцам. Они ответили, что у них выходной. 

Он затушил свое сознание, создавая иллюзию его отсутствия, будто он умер. Да так и было, конечно. Это казалось очевидным. Все же он не собирался сдаваться без боя. 

Интересно, что теперь будет думать о нем Первое Звено. Дурак или храбрец, или просто — самоубийца? 

Они подошли ближе. Теперь он имел образы их сознаний. „Нильссон” был прост и схематично мог быть изображен как нож. „Бразг” была ее лицом, упрощенным почти как у Смехунов, скорбным, безнадежным. 

Он позволили им подойти ближе, ближе. Но как только они увидят его, он должен... 

Они увидели его. Он включил каждый бит оставшейся воли, чтобы поднять голову и установить визуальный контакт. Нильссон был неясной тенью, но этого было достаточно. Он ударил его со всею силой, самым простым ударом в болевой центр. Нильссон хрипло вскрикнул, его колени подогнулись, затем выпрямились. Он грубо засмеялся. 

— Еще могёшь, а? Весь и вышел. Привет от меня Дьяволу. 

И тут произошла странная вещь. Нильссон повернулся на пятках и разрядил пистолет в сторону от Эла. 

В ту же минуту переулок вспыхнул желтым — будто кто–то прикурил сигарету — и стены, кажется, хлопнули друг о друга как гигантские каменные цимбалы. Во всяком случае, это прозвучало так. 

Затем „сознание–нож” Нильссона треснуло. Эл увидел как бы раскрывающуюся дверь, и белый свет вырвался оттуда, и что–то рвануло его... 

Он отшатнулся. Дверь захлопнулась, свет погас. Раздавались звуки какой–то возни. Эл выкашлял что–то обильное и мокрое. 

Тут его коснулась теплая рука, и он вдруг почувствовал доверие. 

— Скорую. Немедленно, — мужской голос, густой баритон, очень четко артикулирующий. Что звучало как британский акцент. 

— С тобой все будет хорошо, — сказал голос, сжимая руку Эла. — Не волнуйся, сынок. С тобой все будет в порядке. 

Открыв глаза, Эл увидал стерильные белые стены, комфортные и знакомые. Сперва он подумал, что вернулся в академию, пока не поднял голову настолько, чтобы увидеть незнакомый горизонт за окном. 

— Так, — произнес мужской голос, — я было подумал, что вы погрузились в какую–то спячку. 

Он помнил голос, артистичный баритон из его лихорадочного кошмара. Он попытался повернуть голову, но тут говоривший появился в поле зрения. 

Первое, что Эл в нем заметил, была, конечно, черная форма и латунно–бронзовый значок. Казалось, улыбка играет на смуглом широком лице с большим гордым носом, похожим на орлиный клюв. Соль и перец — больше соли — в усах и эспаньолке придавали ему облик, который Эл неуверенно определил как шекспировский. Немногие пси–копы носили усы или бороды. 

— Сэр? 

— Мое имя Сандовал Бей, м–р Бестер. Вы можете называть меня м–р Бей. 

Это имя прозвучало как колокол. Бей — д–р Бей, если он правильно помнил — был инструктором высшего уровня. Почему он в форме пси–копа? 

— Что произошло, сэр? 

— Не очень точный вопрос, м–р Бестер. Произошло сегодня, вчера, тысячу лет назад? Здесь, в Испании, на Луне? 

Эл заменил деланную поучительность в его вежливом, веселом тоне или насмешливых глазах. 

— Я имею в виду, что произошло с Беглецами, сэр, — он немного помедлил и уточнил. — Лара Бразг и Портис Нильссон. Я выслеживал их. 

— Да, да, м–р Бестер. Думаю, я могу догадаться, что вы имеете в виду, по контексту. Лара Бразг в заключении, благодаря вам, на пути к исправлению. Портис Нильссон — ну, боюсь, ему это не грозит. 

— Жаль слышать это, сэр. 

— Правда? Он же пытался убить вас. Проделал аккуратную дырку в вашем левом легком тем своим иглопистолетом. 

— Да, сэр. Но он мог бы исправиться, если бы... 

— Если бы что, м–р Бестер? Если бы мы задержали его живым? Да, это чудо могло быть очень вероятным, если бы вы поступили, как следует, и сообщили в Пси–Корпус, как только напали на их след. 

Эл поморщился. Затем ему пришло в голову: 

— Будет ли это отмечено в моем личном деле, сэр? 

— Это, кажется, было бы заслуженно, не так ли? — губы Бея тронула двусмысленная улыбка. — Но нет, интеллект проверяется оценкой его ошибок. Вам придется выдержать теперь в числе прочих и эту проверку, но не Пси–Корпус станет судить ваши поступки — это будет Вселенная, и ее палач, эволюция. 

Эл устало улыбнулся. 

— Да, сэр. Естественный отбор почти прикончил меня, я полагаю. 

— Почти, м–р Бестер. Но не забывайте — то, что вас не убивает, делает вас сильнее, — он задумчиво покачал головой. — Конечно, фактически нечто почти убившее вас может оставить вас инвалидом на всю жизнь, умственно и физически, и очень торопящимся умереть. Я нахожу, что Ницше занимался принятием желаемого за действительное — черта, которую я не ассоциирую с силой, на самом деле, — вопреки мрачности темы, он широко улыбался. 

Из–за этого голова у Эла слегка закружилась. Но даже в таком муторном состоянии, будто при морской болезни, он кое–что вспомнил. 

— Сэр, я кое–что выудил из них. Они направлялись в приют на улице... Рю де Рэпэн. 1412, Рю де Рэпэн. 

— Понятно. Что ж, очень хорошо, м–р Бестер. Мы это проверим, и ваше сотрудничество будет учтено, я уверен. Вы очень везучий парень. 

— Мне повезло, что вы нашли меня. Благодарю вас, сэр, за спасение моей жизни. 

— Ну, это функция стариков, м–р Бестер. Когда мы уже не можем больше приносить расе пользу прямым, генетическим путем, мы присматриваем за молодыми. Но вы здорово сами себе помогли, тем криком о помощи. Если бы не он, мы наверняка опоздали бы. Мы искали в совершенно другом квартале города. 

— Так вы уже знали, что Бразг и Нильссон были тут? 

— Что? О, нет, м–р Бестер. Мы понятия не имели, что эти двое в Париже. Беглец, которого искали мы, были вы. Я разве не упоминал, что вы находитесь под арестом?