Увидев создание, появившееся из груди дракха, Лондо, хотя и с огромным трудом, но сдержал крик, больше он ничего сделать не мог. 

С полдюжины различных способов выхода из положения вихрем пронеслись в его голове. Первое и самое сильное желание — наброситься на дракха, схватить оружие, — предпочтительнее, меч, — и шагнуть вперед. Свист стали в воздухе и удар. Он мысленно представил, как голова чудовища слетает с плеч, а его мерзкая усмешка навсегда застывает на губах, возможно, сменившись удивленной гримасой. Потом он взял бы голову этого чудовища и водрузил бы на кол рядом с головой Мордена. Он бы встал рядом с Виром и вместе с ним помахал бы им рукой, забавляясь при одной мысли о том, что кто–то посмел бросить вызов правителю великой Республики Центавр. 

Или просто убежать из этой комнаты. Эта идея показалось очень привлекательной при виде одноглазой твари, скользящей к нему по полу. 

Что, если позвать на помощь? Может быть, попытаться с ними договориться? Он мог бы спросить дракха о том, что им еще нужно, помимо него самого? Быть может, ему удалось бы утолить гнев этих существ каким–нибудь иным способом, кроме согласия на то, чтобы это ужасное одноглазое животное стало паразитировать на его теле. 

Что, если броситься дракхам в ноги и униженно молить о пощаде, поклясться в вечной верности дракхам или духу Теней? Может быть, стоит напомнить дракхам о тех временах, когда он был весьма полезным помощником их ушедшим хозяевам? 

Первым этот вопрос задал ему Морден. Как давно это было, будто целую вечность тому назад. Именно этот вопрос ему хотелось сейчас, будто камень, швырнуть в дракхов. А что, если он предложит им вместо себя кого–нибудь другого, того, кто подойдет им больше? Жуткий список имен промелькнул перед ним. Он мог бы предложить им Шеридана или Деленн, Президента и первую леди Межзвездного Альянса. Сдать их дракхам, пусть держат их в заключении, или посадят на них стражей, превратив в прислужников дракхов. 

Или Г'Кар! Великий Создатель, пусть они возьмут Г'Кара. Кажется, они с нарном наладили отношения, но то видение никуда не ушло. Вещий сон, в котором Г'Кар душит его, прожигая яростным взглядом единственного глаза. Да, он может сдать Г'Кара дракхам, пусть он станет исполнителем их коллективной воли. Или... или... 

Он может... он может предложить им Вира Котто. Это вполне осуществимо. И это очень неплохой выбор. Действительно, отличная идея. Пусть Вир потеряет свободу воли и независимость — все равно он ею толком не пользовался. Тяжело признавать, но Вир был идеальным исполнителем. Так что между его прежней жизнью и той, что его ждет, не будет особой разницы. Быть может, ему будет даже лучше. 

Все эти варианты с бешеной скоростью проносились в его голове, но еще быстрее он отметал их прочь. Ведь это были его друзья... его союзники, или, по крайней мере, они когда–то были его друзьями и союзниками. Хотя Лондо до сих пор снедало сильнейшее желание отомстить Шеридану. Ведь именно Межзвездный Альянс, детище Шеридана, разбомбил Приму Центавра, загнав ее в каменный век и превратив из цветущего мира в дымящиеся руины. И разве не Шеридан всегда был склонен к скоропалительному осуждению Центавра в целом и Лондо, в особенности, за любую мелочь, реальную или выдуманную? 

Но один вид одноглазого монстра, что обхватил щупальцами его ногу и пополз вверх по его телу, заставил Лондо с ужасом понять, что такой участи он не пожелал бы даже самому злейшему своему врагу. Шеридан, бесспорно, таковым не был, а Деленн и подавно. Нет, пожалуй, несмотря на восстановление отношений, это почетное звание больше подходило Г'Кару. Но даже Г'Кару он не пожелал бы такой... чтобы такая тварь присосалась к нему. 

Никто такого не заслуживал. 

В том числе и он сам. 

Это нечестно, — мрачно размышлял он, — это несправедливо. Я должен остановить ее... я все еще могу скинуть ее на пол, наступить на нее, раздавить ботинками... 

Но он знал, что за этим последует. Дракх, как в прошлый раз, вытащит свой детонатор, только теперь ничто не сможет спасти мир Лондо от уничтожения. И, когда он сделает это, в одночасье погибнут миллионы центавриан. Термоядерные бомбы, спрятанные дракхами, взорвутся, и их жертвы никогда не узнают о том, что же именно их поразило. Они просто исчезнут в пламени мощного взрыва, миллионы жизней прервутся в мгновение ока. 

Мгновение, всего лишь мгновение, он обдумывал этот вариант. Все они, в конце концов, смертны. Их мучения продлятся несколько коротких секунд, а потом все будет кончено. Они окажутся в безопасности, в безопасности могилы. Более того, ветер развеет их пепел на все четыре стороны, по всей Приме Центавра. Это будет так непохоже на ту жизнь, которая ожидает Лондо — вечное наказание, страж, следящий за каждым его движением, сидящий, подобно незаживающему одноглазому нарыву, на его плече. Который станет неотлучно наблюдать за ним, не даст ему ни минуты покоя... 

Покой. 

Что ж... покоя ему больше не видать. 

Потому что, когда он подумал о миллионах центавриан, исчезающих в огненном взрыве, они предстали перед его мысленным взором израненными и недоумевающими. Покрытые пеплом и сажей, в порванной одежде, они в ужасе и смятении глядели на небо, гадая, когда же прекратится этот огненный кошмар. Они не знали. Им и в голову не могло придти, что Приму Центавра оклеветали, выставив агрессивной и воинственной. Оклеветали дракхи, обратили всю галактику против них, сделали так, чтобы центавриане остались одни во мраке. Они не знали, что этот обман был затеян ради него, Лондо. 

Они не знали, что могли бы до сих пор мирно жить, если бы не он. 

Он простер руку, направляя свой народ к прежнему величию, которого они, по его мнению, заслуживали, будучи частью великой Республики Центавр, той самой, имя которой некогда вызывала уважение, а не насмешки. Простер руку, как пастырь, но вместо этого погубил свое стадо. Его жертвы выкрикивали его имя, и он слышал их крики, доносящиеся из–под руин. Если бы ему не захотелось возродить прежнюю славу Республики Центавр, ничего этого не случилось бы. Тени не вмешались бы, никто бы не объявил войну Нарну. Не было бы той сердечной боли и печали, что терзали его уже пятый год. Все из–за него, все по его вине. 

Но прошлого не изменишь. Когда страж начал копаться в нем, изучать его, когда щупальца твари заскользили по обнаженной коже, заставив его внутренне содрогнуться, Лондо осознал, что это его наказание за все содеянное. Его настигло вселенское правосудие. Потому что нет и не будет оправдания ему самому и его деяниям. Его собственные тело и разум станут искуплением за содеянное. Они отняты у него, он теперь лишь пленник внутри собственного тела, им будет управлять страж. Это приговор — пожизненное заключение. 

До него донесся запах горящих руин Примы Центавра. Он так любил родной мир. Ему всего лишь хотелось вернуть родине былое величие. Но он совершил ужасную ошибку. Он не понимал, что именно в том, что он так презирал — в болезненном умиротворении, пропитавшем общество, во всеобщем ощущении того, что лучшие дни остались далеко в прошлом — именно в этом и заключалось подлинное величие. Мир, счастье, процветание...вот что они получили и чему радовались. 

Возможно, его зрение затмили те, с кем он связался. Он провел слишком много времени, блуждая по коридорам власти, пихаясь локтями с императорами, устраивая заговоры в компании с такими прожженными интриганами, как покойный лорд Рифа. Он упустил из виду тот факт, что все они были гедонистами, интриганами и эгоцентриками. Их интересовали лишь собственные удовольствия, ради чего они сплошь и рядом шагали по трупам. 

Лондо забыл, что они составляли лишь малую часть центавриан. Большинство же их были порядочными простыми тружениками, которым не было нужно ничего особенного, они лишь хотели жить обычной жизнью. Они не были декадентами, им было чуждо стремление к власти. Это были порядочные простые жители. И Лондо именно их обрек на гибель. Это их дома горели, это их крики звучали в его ушах, эхом отдавались в его разуме. 

Он закрыл глаза, мечтая прижать ладони к ушам, чтобы заглушить эти крики. 

Но здесь был страж. 

Лондо чувствовал, как страж погружается в его сознание, соединяется с ним, как их интересы переплетаются. Потом он почувствовал дракха, тот наблюдал за ним — как снаружи, так и изнутри. Будто страж открыл дракхам окно в его душу. Это было вторжение, это было отвратительно, это было... 

...и это было то, чего он заслуживал. 

Но все эти сумбурные мысли никак не отразились на лице Лондо. Этого они не дождутся. Они могут лишить его свободы, независимости, будущего, самой его души, но они не смогут отнять его гордости, лишить привычной манеры держаться. Что бы ни случилось, он остается Лондо Моллари, гражданином великой Республики Центавр. Вот почему он не стал рыдать и просить пощады. Он только вздохнул про себя с облегчением, радуясь тому, что не поддался минутной слабости, не предложил других вместо себя в качестве рабов. Если бы он это сделал, то, скорей всего, не смог бы дальше жить с этим. 

Жить. 

Самоубийство. Бесспорно, такой выход у него оставался. Если дело дойдет до поединка его воли с волей стража, и страж примется отговаривать его, у Лондо были основания для уверенности в том, что он сможет подавить влияние твари на время, достаточное для того, чтобы успеть убить себя. 

Но, пока он жив, есть надежда. Пока он жив, можно попробовать найти способ избавиться от этой проклятой твари. Если он умрет, то пути назад не будет. Если же он пока поживет... всякое может случиться. 

Быть может, ему еще удастся помахать рукой голове дракха, насаженной на пику. 

За этой мыслью потянулась следующая, за ней — другая, и он потерял нить своих рассуждений. Как будто все мысли, живущие в его голове, нахлынули разом, беспорядочно перемешавшись между собой. Настоящая лавина из воспоминаний и образов... 

...или возможно... это был просмотр. Возможно, дракх прямо сейчас читал... 

Невероятным усилием Лондо мысленно оттолкнул чужака, хотя не был уверен, было ли вторжение в его разум реальным или ему просто показалось. Он понял, что еле держится на ногах. Лондо прикоснулся рукой ко лбу и неуверенно выдохнул. 

А потом дракх произнес самую странную фразу. Он сказал: 

— Все будет хорошо. 

Было странно слышать от него такие слова. Дракхи были бессердечными злыми существами, Лондо точно знал это. Зачем одной из этих тварей врать, что с ним „все будет хорошо”? 

— Нет, — прохрипел он, чувствуя на своем плече присутствие этой... этой штуки. — Ничего хорошего меня уже не ждет. 

Дракх пробормотал еще несколько непонятных фраз, но Лондо толком пропустил их мимо ушей. Он даже что–то автоматически отвечал, хотя, спроси его секунду спустя, о чем шла речь, Лондо не смог бы вспомнить. Все, о чем он мог сейчас думать — это о глазе, который находился так близко, наблюдал за ним. 

Тени... ужас, который они наводили, воплощался в силуэтах их огромных, мощных кораблей. Он общался с ними только через Мордена. Да и тот был всего лишь их голосом. Но теперь враг обрел лицо, лицо дракха, который, не успели они закончить разговор, скользнул обратно в тень, которая некогда извергла его. И этот враг всегда неусыпно будет присутствовать рядом с ним, в виде стража, сидящего на плече, который будет его частью до тех пор, пока Лондо не умрет. 

Пока он не умрет. 

И Лондо снова решил обдумать этот вариант. 

Он взял меч, почти любовно погладил его. А ведь не так давно он не мог заставить себя даже смотреть на этот меч. Это был изящный клинок: им он убил своего друга, товарища по детским играм, Урзу Джаддо. Урза прибыл на Вавилон 5 просить у Лондо помощи в политической игре. Если бы он проиграл, а дело шло именно к этому, его род был бы опозорен. Урза получил помощь... спровоцировав дуэль и позволив Лондо убить себя ради того, чтобы его семья перешла под защиту рода Моллари. 

Защита Дома Моллари. Какая ужасная шутка. Имя Моллари отлично защитило самого Лондо, не так ли? 

Мозг Лондо не прекращал работать с того момента, как страж присоединился к нему. Его ободрил тот факт, что эта тварь не читала, не могла прочитать все мысли, проносящиеся в его голове. Сделай он что–нибудь, она доложит дракхам, и они, возможно, вмешаются, но это касалось именно действий, действий, которые противоречили бы интересам дракхов. Лондо пока что не предпринимал таких действий, но усиленно размышлял о них. 

Будет ли это подобающим выходом? Не будет ли это слишком просто? Если Вселенная действительно заинтересована в правосудии, то что может быть более справедливым для Лондо, если не смерть от того же самого меча, которым он убил Урзу Джаддо? В тот день что–то умерло в Лондо. Если он воспользуется этим мечом для того, чтобы положить конец той пытке, в которую превратилась его жизнь, то, возможно, он попадет туда же, где сейчас пребывает Урза. Они снова будут вместе, как в юности, молодые и свободные, и у них снова будет вся жизнь впереди. Они будут возиться, смеяться, и все будет здорово. 

Слуги бесшумно упаковали его вещи, готовясь перенести их в императорский дворец. Меч был единственной вещью, которую он им не отдал. Лондо стоял, глядя на него, изучая сверкающее лезвие и гадая, насколько мягко оно скользнет по его горлу. Он представил, как кровь потечет из раны, обагрив его белый императорский мундир. Замечательное сочетание цветов. Очень эстетично. 

И когда дракх обнаружит его тело — почему–то он знал, что это будет дракх, — обрадуется ли эта тварь преждевременной кончине Лондо, чувствуя, что смерть Теней отмщена? Или дракх разозлится, будет раздосадован тем, что возможности использовать Лондо теперь не удастся реализовать? Это... несомненно, была приятная мысль. Как здорово подумать о том, что дракх будет расстроен, знать, что он и весь его ужасный род не смогут больше мучить Лондо. Будут ли дракхи мстить, взрывая бомбы и испепеляя его народ? Нет. Скорей всего, нет. Сообщество Дракхов мало заботило население Примы Центавра. Для дракхов они были просто разменной монетой в игре, необходимой для того, чтобы удержать Лондо. Если Лондо исчезнет, то игра закончится. Какая разница, что будет с пешками после падения короля? 

Да, это будет трусливый ход. Нужно еще так много сделать, но если он покончит с собой, то никогда не получит шанса исправить все то, что натворил... 

Исправить? 

Клинок сверкал так ярко, что он мог видеть на его поверхности свое отражение. И это напомнило ему точно такое же отражение в иллюминаторе центаврианского боевого корабля на орбите Нарна. Центавриане едва не уничтожили всех нарнов до единого, используя запрещенное оружие, масс–драйверы. 

Исправить? Возместить потери? Уравновесить весы? Чушь какая–то, не так ли? Как он может исправить то, что совершил? Миллионы... Великий Создатель... миллиарды погибли из–за него. И он полагает, что это можно исправить? Это невозможно, просто невозможно. Да будь у него даже сотня жизней на то, чтобы все исправить, это все равно было бы невыполнимым заданием. 

Возможно... возможно, самоубийство вовсе не будет трусливым поступком. Возможно, самоубийство окажется всего лишь благоразумным решением для того, кто знает, когда нужно уйти. Влачить нынешнее жалкое существование в этом объятом войной мире, обманывая себя мыслью о том, что каким–то образом он сможет все исправить или искупить свои грехи... 

Кого он дурачит? В конце концов, кого он пытается обмануть? 

Он снова вспомнил о страже на своем плече. Подумал, что, быть может, со временем, станет меньше обращать на него внимания. Быть может, он настолько привыкнет к присутствию этой твари, что вовсе перестанет замечать ее. Если нынешняя ситуация не изменится, то Лондо не был уверен, хорошо это будет или плохо. 

Он отложил меч. 

Пора. 

Пора начать этот фарс. Что касается всего остального, что ж, если до этого дойдет, у него еще будет масса времени. Или, возможно, он сам откажется от этой идеи. Переживания еще слишком свежи, и он не был уверен в том, что способен сейчас принять верное решение. Ему нужно время, чтобы обдумать, как лучше поступить. 

Мысль о самоубийстве, однако, никуда не делась. 

Он обратился к центаврианскому народу, его подданные собрались в своих домах, пытаясь найти укрытие в обугленных обломках зданий, олицетворявших собой такие же страшные перемены в их жизнях. Все время, пока жители планеты видели в небесах гигантское, хотя и слегка размытое изображение Императора, перед глазами самого Лондо маячил меч. На самом деле ему ужасно хотелось извиниться... униженно попросить прощения у своего народа, рассказать им, что это он, он один несет ответственность за весь тот ужас, через который им пришлось пройти. 

Но подобная, честная речь, была бы неугодна дракхам. У них были ясные цели, а от Лондо требовалось просто точно сыграть предназначенную ему роль. Они ясно дали это понять. Делай, что говорят. Будь хорошей марионеткой. Говорить, что требуется, и не вздумать злить их. 

— Я в одиночестве отправлюсь на церемонию инаугурации, — объявил он. — В тишине я приму бремя императорской власти. Колокола наших храмов будут звонить день и ночь напролет, по всем нашим соплеменникам, убитым при бомбардировке. Мы одиноки, одиноки в этой Вселенной, но нас объединяет наша боль. 

Но это было неправдой. Такой же обман, как и все вокруг него. Его боль была его собственной болью, он никогда ни с кем не поделится ею, и не откроет ее другим. Его боль — это тварь на плече. Ночные кошмары, мучавшие его во сне, ожили, и теперь мучили его наяву. 

— Мы сражались одни, — сказал он своему народу. — И мы возродимся одни. 

Но разве на Центавре был еще кто–либо, более одинокий, чем он? Хотя, в самом извращенном аспекте, он вовсе не был одинок. С ним был страж, наблюдавший за ним, изучавший его, следящий за ним, никогда не оставляющий его в покое. Он служил постоянным напоминанием о его грехе. И, благодаря стражу, дракхи также всегда были с ним. 

Но это было не все. 

Еще были голоса. Голоса его жертв, взывающих к нему, протестующих против своей участи. Это были те, кто принял свою смерть, крича и рыдая, совершенно не понимая, почему это случилось с ними. Они тоже были здесь, постоянно напоминая о себе. 

Вполне возможно, что из всех жителей Примы Центавра Лондо был наименее одиноким. Но это вовсе не смягчало положения, в котором он оказался. Не было никого, никого, кому бы он смог поведать о своих проблемах. Он не сомневался в том, что, сделав это, обречет эту личность на смерть. Он жил в окружении других, но никого из них не мог подпустить близко к себе. Ему придется удалить от себя тех, кто хорошо знал его. 

Хуже всего будет с Виром. Вир, который, шаг за шагом, прошел рядом с ним весь этот ужасный путь, который предостерегал Лондо против этого падения во тьму. Лондо не слушал его, но Вир был прав. Возможно, именно поэтому Лондо и не слушал его: знал, что Вир прав и не хотел его слышать его слов. 

И Деленн. После того, как он произнес речь, когда они прощались, Деленн шагнула вперед и так посмотрела на него, что он внутренне содрогнулся, подумав, вдруг она способна увидеть зло, примостившееся на его плече. 

— Ваш путь отныне скрыт от меня, Лондо, — сказала она. — Вас окружает тьма. Мне остается только молиться о том, чтобы вы смогли найти дорогу к свету. 

Когда она произнесла это, он снова подумал о мече, клинок сиял перед его глазами даже ярче, чем раньше. Свет, играющий на клинке, был таким чистым и верным, манил его. Это был путь к спасению... если только он выберет его. 

Он направился к храму, как и говорил. Один... но не в одиночестве. 

Он принял все регалии и возложил на себя обязанности императора и теперь почти физически ощущал прикосновение меча к своему горлу. Он почти слышал шаги смерти, чувствовал чистую радость освобождения. Он может освободиться от этого, освободиться от ответственности, от всего. К тому времени, когда он начал свой долгий марш обратно во дворец, солнце уже клонилось к закату. И в душе он знал, что это будет последний закат, который он видит. Его решимость была сильной, как никогда, сейчас он был абсолютно уверен в своем решении. 

Он чувствовал, что принял верное решение. Хорошо. Он сделает самое лучшее, на что он сейчас был способен, хотя то, что оставалось в его силах, даже отдаленно не напоминало что–нибудь хорошее. Просто пора выйти из игры. 

В эту ночь он сидел на троне, и тьма будто наступала на него. Богатое убранство, сверкающий мраморный пол, роскошные гардины и огромные декоративные — но, тем не менее, выглядевшие внушительно — колонны. Казалось, все в этом зале нашептывало о былом величии Примы Центавра. Но, несмотря на призрачные тени прошлого, которые всегда присутствовали здесь, он чувствовал странное умиротворение. И внезапно ощутил, как страж шевельнулся на его плече. Возможно, эта тварь понимала, что он что–то затевает, но не знала точно, что именно. 

Казалось, тени движутся вокруг него. Лондо посмотрел по сторонам, пытаясь выяснить, не скрывается ли где–нибудь поблизости дракх, наблюдающий за ним. Но здесь никого не было. По крайней мере, ему так показалось. Но он мог ошибаться... 

— Я сошел с ума, — сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. — Я довел себя до безумия. 

Он позволил себе мрачно пошутить по этому поводу. 

— Может быть, это и было их конечной целью. Интересная мысль. Превратить Приму Центавра в руины просто ради сомнительного удовольствия свести меня с ума. Стрельба из пушки по воробьям. Если уж им так хотелось довести меня, гораздо проще было на недельку запереть меня в комнате с моими бывшими женами. От этого любой свихнулся бы. 

К его удивлению, ему ответил чей–то голос: 

— Простите, Ваше Величество? 

Он обернулся в своем кресле и увидел мужчину, стоящего около дверей, его взгляд, обращенный на Лондо, выражал вежливое любопытство. Худой, как палка, с аккуратно уложенным, но невысоким, волосяным гребнем. Это было прямым оскорблением центаврианских стандартов, ведь обычно высота прически указывала на положение в обществе, которое занимал центаврианин. Однако это могло быть жестом подражания императору Турхану, который публично выражал презрение данной традиции и стригся короче, чем самый распоследний простолюдин. Некоторые полагали, что император Картажье поступал так же, дабы показать, что он сохраняет тесную связь со своим народом. Другие считали, что он делал это, чтобы просто досадить окружающим. В любом случае, прецедент был создан, и нашлись желающие ему подражать. 

Хотя, что касается центаврианина, нарушившего размышления Лондо, то вовсе не прическа привлекла внимание императора. И даже не его накрахмаленная и отглаженная форма, которую он столь щегольски носил. Нет, внимание Лондо привлекла его манера держаться. Он был полон рвения... но какого–то нездорового рвения. Вир, например, источал рвение с того самого момента, как появился на Вавилоне 5. Это было желание понравиться, одно из наиболее приятных качеств Вира. А этот тип... он похож на стервятника, который сидя на ветке, наблюдает за умирающим, и мысленно торопит его, чтобы полакомиться его телом. 

— Дурла... не так ли? — спросил Лондо секунду спустя. 

— Да, Ваше Величество. Капитан Вашей гвардии, назначен на эту должность покойным регентом, — он слегка поклонился, — который и дальше готов служить вам, Ваше Величество, если на то будет ваша добрая воля. 

— Мою волю сейчас вряд ли можно назвать доброй, капитан Дурла. Мне не нравится, когда нарушают мое уединение. 

— Со всем уважением, Ваше Величество, но я не думал, что вы здесь одни. Я услышал ваши слова и подумал, что вы с кем–то разговариваете. Согласно протоколу, никого не должно быть в этой комнате с вами в столь поздний час... и я подумал, что обязан проверить, не напал ли на вас кто–нибудь. Почтительно прошу Вас простить меня за то, что я нарушил Ваше уединение или причинил какое–либо неудобство. 

Его объяснения казались совершенно правдоподобными, но Лондо нутром чуял, что этот тип ему не нравится. Возможно... возможно из–за того, что, ко всему прочему, он говорил именно то, что требовалось, будто Дурла знал, как ему следует говорить. Он никак не показал своих чувств. Вместо этого он сказал именно то, что, как ему казалось, Лондо хотелось бы услышать. 

С другой стороны, признал Лондо, он стал таким подозрительным, что шарахался от любой тени, выискивая заговоры и коварство везде. Теперь даже самая заурядная встреча, казалась, была полна нехороших намеков. Он начал видеть подтекст во всем, выискивать недосказанное и отбрасывать то, что было сказано. Так жить нельзя. 

Но все же... ведь для него в последнее время это был далеко не самый серьезный повод для раздумий, не так ли? И не теперь, в последний день его жизни. 

Дурла не двигался. Очевидно, он ждал, когда Лондо отпустит его. Лондо сделает это немедленно: 

— Сегодня вечером вы мне не нужны, Дурла. А что до продолжения службы... ну... посмотрим, как изменится мое настроение со временем. 

— Хорошо, Ваше Величество. Я проверю, стоят ли гвардейцы у всех выходов. 

Лондо был не в восторге от этой перспективы. Уж коли он решил покончить с собой — что казалось ему в данный момент наиболее привлекательным выходом, — то ему меньше всего была нужна пара гвардейцев, которая услышит, как его тело шлепнется на пол. Если они побегут спасать его и каким–то образом, вопреки всем надеждам, сумеют это сделать... конфуз и унижение будут просто ужасными. А что, если ему покинуть дворец, и сделать это где–нибудь подальше? 

Ведь он, в конце концов, император. 

— В этом нет необходимости, — твердо сказал он, — полагаю, что ваши силы лучше использовать где–нибудь еще. 

— Лучше? — Дурла приподнял бровь. — Что может быть лучше, чем забота о безопасности императора? При всем уважении к вам, Ваше Величество, но я с этим не согласен. 

— Я не спрашивал вашего мнения по этому вопросу, — заметил Лондо. — Они свободны, как и вы. 

— Ваше Величество, со всем уважением... 

— Перестаньте говорить мне о том, как вы меня уважаете! — с явным раздражением сказал Лондо. — Если бы я был невинной девицей, а вы бы пытались соблазнить меня, то ваши частые заявления о том, как вы меня уважаете, были бы более уместны. Надеюсь, я могу считать себя в безопасности на этот счет? 

— Да, Ваше Величество, вы можете быть совершенно спокойны на этот счет, — нечто похожее на улыбку появилось в уголках рта Дурлы. Потом он снова посерьезнел. — Однако ваша безопасность является не просто моей первейшей заботой, как подданного, это часть моих служебных обязанностей. Конечно, вы всегда можете уволить меня, но будет нехорошо, если меня уволят только потому, что я исполнял свой долг. Я считаю вас, император Моллари, самым справедливым императором из всех, что когда–либо принимали правление Примой Центавра. Разве не так? 

О да, очень ловко. Очень ловко сказано. Лондо ни на секунду не поверил его словам. Хотя... 

Это неважно. Не имеет значения. Нужно только подождать времени отхода ко сну. Потом, лежа в постели, он сможет спокойно положить конец своей жизни. Раз он будет лежать, то ему не надо беспокоиться о звуке падения собственного тела, которое может привлечь охрану. 

Идея. Именно так он и поступит. Пожелает Дурле спокойной ночи, уйдет на ночь... а потом уйдет навеки. Именно так. Отпустит Дурлу, и сделает это. 

Дурла застыл в ожидании. 

Он не нравился Лондо. 

Он не знал, почему действует на столь внутреннем уровне. Часть его сознания действительно радовалась тому, что вскоре Дурла будет досаждать кому–то другому. Но другая часть гадала, на что этот Дурла был способен. Он оставался... неизвестной величиной. Лондо ненавидел неизвестные величины. Ему особенно не нравилась мысль о том, что он уйдет, а величина так и останется неразъясненной. 

— Можете ли вы обеспечить прогулку? — спросил он внезапно. Он был удивлен тем, как прозвучал его голос. 

— Прогулку, Ваше Величество? Конечно. По парку... 

— Нет. Не по парку. Я хочу прогуляться по городу. 

— По... городу, сэр? — Дурла посмотрел на него, как будто не был уверен в том, что правильно понял слова Лондо. 

— Да, капитан гвардии. Я желаю осмотреть его поближе... 

— Не думаю, что это будет благоразумно, Ваше Величество. 

— Неужели? 

— Да, Ваше Величество, — твердо сказал он. — Сейчас народ... — он запнулся. Казалось, ему не хотелось заканчивать фразу. 

Тогда Лондо закончил ее за него. 

— Это все–таки мой народ, Дурла. Неужели я должен прятаться от него здесь? 

— Нужно соблюдать осторожность, по крайней мере, в данное время, Ваше Величество. 

— Буду иметь это в виду, — Лондо хлопнул по подлокотникам трона и встал. — Я отправляюсь на прогулку по городу. И я пойду один. 

— Ваше Величество, нет! 

— Нет? — Лондо уставился на него, нахмурив густые брови, искусно изображая императорский гнев. — Я не спрашивал вашего разрешения, Дурла. Это одно из преимуществ положения императора: вы имеете право поступать так, как вам заблагорассудится, не советуясь с подчиненными. 

Он сделал особое ударение на последнем слове. 

Дурла не подал виду, что понял намек, но слегка умерил пыл. 

— Ваше Величество... определенные вещи должны исполняться по определенному протоколу... 

— Это будет интересным аспектом моего правления, Дурла. Я действую не по протоколу. Я действую согласно ситуации. А сейчас... я отправляюсь на прогулку. Я император. Полагаю, что здесь решения принимаю я? 

— По крайней мере... — Дурла, казалось, решил еще поупрямиться. — По крайней мере, Ваше Величество, я очень надеюсь, что говоря это, не превышаю моих полномочий, но позвольте, хотя бы, сопровождать вас на почтительном расстоянии. Вы будете одни... но не в одиночестве. Надеюсь, что я ясно выразился... 

Ирония этого предложения позабавила Лондо. 

— Да. Вполне. И позвольте предположить: вы лично будете сопровождать этих „призрачных” охранников, не так ли? 

— Я буду лично командовать охраной, если вы пожелаете, Ваше Величество. 

— Вы будете поражены, Дурла, если узнаете, как мало значения имеют мои желания, — сказал Лондо. — Собирайтесь. Действуйте по своему усмотрению. По крайней мере, хоть кто–то здесь должен быть на это способен. 

Вот так Лондо отправился на прогулку по великой столице Примы Центавра, как он думал, в последний раз. 

Он вышел из дворца и направился к храму, где днем прошла его инаугурация. Но сейчас он умышленно шел без особой цели, куда глаза глядят. Лондо пересек город, то и дело резко поворачивая и часто возвращаясь назад. Все это время небольшой отряд вооруженных солдат, сохраняя дистанцию, следовал за ним вместе с Дурлой, который пристально и, отчасти, подозрительно наблюдал за всеми ними. 

Прогуливаясь, Лондо пытался впитать в себя каждую черточку города, каждую линию каждого здания. Он хотел запомнить, унести с собой даже запах горящих домов и вид гор щебня, в которые эти дома превратились. 

Он никогда не думал, что ему однажды придется вот так смотреть на мир, зная, что он больше никогда его не увидит. Справедливости ради надо отметить, что когда он готовился к вступлению на пост императора, вся жизнь пронеслась перед его глазами. Каждое мгновение, которое хранилось в памяти, теперь было окрашено болью. Прошлое и даже будущее... особенно тот, самый страшный, момент, виденный во сне, когда одноглазый Г'Кар вершит его судьбу. Что ж, он, несомненно, собирается превратить это предсказание в ничто. Эта мысль доставила ему слабое удовлетворение. 

Он долго думал о себе, как об игрушке судьбы, и считал, что не властен над своей собственной судьбой. Какими бы ни были его намерения, его понесло по темной дороге, по которой он вовсе не собирался идти. Что ж, по крайней мере, в самом конце он сможет изменить уготованную ему судьбу. Вовсе не Г'Кар закончит его бренное существование... это будет он сам. Никто не сможет причинить ему вред сейчас, конечно, если только он сам... 

И тут камень ударил его по голове.