Эл смотрел на пробегающую мимо сельскую Бургундию, пораженный качеством и количеством зелени, заинтригованный маленькими деревушками с их старинными церквями, ощущением антикварности пейзажа. Сто лет назад — триста лет назад, если ехать на поезде этим путем, насколько иным он бы был? 

Это заставляло его чувствовать себя меньше. Его собственная история начиналась и заканчивалась в Тэптауне. Его биологические родители погибли при теракте, и он не знал их. Самые его ранние воспоминания были о яслях. Для Эла Тэптаун был как альбом воспоминаний; куда бы он ни шел, это вызывало постоянные напоминания о детстве и полученных им уроках. Он все еще краснел от стыда, когда проходил ступени, где предал Бретта — то место преследовало его. Дорожка между старыми звеньевыми спальнями и Начальной Академией не уставала напоминать ему тот ужасный и замечательный день, когда Смехуны сбросили личины. Статуя Уильяма Каргса приобретала новое значение всякий раз, как он ее видел, как и парадная площадь, дворы. Его личная история была нитью в ткани истории Пси–Корпуса. 

Но вне его он чувствовал себя выплетенной нитью, дрейфующей в океане времени. Миллион лет истории нормалов, пейзаж, который не содержал для него ясного смысла, громадная книга, написанная на чужом языке. 

Он нашел, что ему не так уж не нравится это ощущение. Оно было пугающим, но это был в то же время вызов. 

Он нашел Лару Бразг старомодным способом, шагая вдоль поезда, пока не увидел ее. Она сидела, прижавшись к стеклу, как рыба в аквариуме, по видимости не обращая внимания на происходящее в поезде. Эл не обманулся; даже сквозь свои блоки, насколько возможно непроницаемые и неуловимые, он чувствовал, что она очень осторожно наблюдает — глазами окружающих. Он прошел через вагон размеренным шагом, оставляя тусклое — он надеялся, „нормальское” — ощущение, что он ищет незанятый туалет. 

Через два вагона он слегка расслабился. Тэпы часто чувствовали друг друга на больших расстояниях, особенно если хотели того, но вне прямой видимости настоящий обмен информацией требовал обоюдного и совместного усилия. 

Ну вот, он узнал, где она, что дальше? Самым верным делом было бы позвонить в отделение Корпуса в Париже и вызвать полицейских захватить ее. Но это полностью расстроило бы замысел, с которым он преследовал ее. Он хотел сам поймать ее. Он хотел убедить Корпус, что они хорошо поработали, тренируя и растя его. Он хотел доказать Первому Звену, что выиграл, расставшись с ними — а они, таким образом, проиграли. Ему претила мысль, что Бретт и остальные чувствуют к нему жалость, что почти имело место в данный момент. 

Но как сцапать ее? Пси–копы носили оружие, коего он не имел. Он смог бы попробовать одолеть ее физически, но его столкновение с Антуаном вселило в него некоторые сомнения в своих возможностях. Оставалась пси–атака, и он умел кое–что, что должно было сработать — она, в конце концов, только П5. Он мог надавить на нее или, может, отключить кору головного мозга, и пока она будет без сознания, связать ей руки за спиной ремнем от своего рюкзака... 

А в это время стадо нормалов будет вопить о кровавом убийстве. Она может упасть навзничь, и они увидят, как он примется ее вязать. У него нет ни значка, ни чего–либо другого, что подтверждало бы его связь с Пси–Корпусом. Вероятно, дело кончится тем, что его самого арестует полицейское сопровождение поезда. 

Может, ему просто следует сначала поговорить с охранником, объяснить, кто он, и все такое. Это выглядело неплохим компромиссом. Он останется представителем Пси–Корпуса, произведет захват, потому что полицейский в поезде, должно быть, нормал, а нормал не станет рисковать, идя против Беглеца самолично. Даже П5 может устроить нормалу взбучку. 

Он пошел дальше в начало поезда. Углядеть охранника было нетрудно — человек средних лет, чья лысеющая голова почти скрывалась под фуражкой с длинным козырьком. Эл призвал всю свою самоуверенность и заговорил с ним. 

— Сэр? 

Водянисто–голубые глаза встретились с его взглядом. 

— Да, сынок? 

Эл понизил голос. 

— Сэр, мое имя Альфред Бестер. Есть ли здесь место для конфиденциального разговора? Я думаю, тут в поезде могут быть неприятности, а я бы не хотел вызвать панику. 

Элу не нужна была телепатия, чтобы уловить смесь скептицизма и раздумья на лице мужчины, но спустя мгновение полицейский кивнул. 

— Тут, в моем купе. 

Через минуту они затворили за собой узкую дверь и оказались в купе с кофеваркой, системой видеонаблюдения, столом с компьютером и недоеденным сандвичем на пластиковой тарелке, и узкой койкой. 

— О чем ты, сынок? 

— У вас в поезде телепат–нелегал. 

— Нелегал? — его глаза заметно расширились. 

— Да–сэр. Я студент Академии Пси–Корпуса в Женеве, и я узнал ее по словестному описанию. Она некоторое время числится в розыске, и она определенно опасна. 

— Так. Ты позвонил вперед в Пси–Корпус в Париже? 

— Нет, сэр. Я полагаю, мы вдвоем сможем взять ее — я П12 и могу помешать всему, что бы они ни попыталась сделать, пока вы не поместите ее под замок. Вы вооружены? 

— У меня шокер. Ну–с, ты знаешь ее имя? Можешь вытянуть ее из моей базы данных? Придется искать ее по билету. 

— Да–сэр, — Эл повернулся к клавиатуре и начал пролистывать список, надеясь, что коп пойдет с ним, прежде чем вызвать отделение Корпуса в Париже. 

Париж? У этого поезда полсотни остановок, как до Парижа, так и после. Как охранник узнал, что Бразг сойдет в Париже? Эл не упоминал, что вообще знает, куда направляется Бразг. 

Если б не эта мысль, следующее ощущение могло уже не выручить. При этом все произошло сразу, и он бросился в сторону, ударившись о переборку, а шокер врезался в то место, где он был только что. 

На сей раз его первой реакцией был не страх, а гнев. Огрести от двух нормалов за пару дней? Нет. 

Полицейский поднял шокер для новой попытки. Эл заметил, со странной ясностью обостренного адреналином восприятия, складку морщинистой кожи у локтей копа, грозовой запах озона от оружия. 

Он ударил. У нормала вовсе не было защиты. Его сознание было жидким, открытым и... восхитительным. Как будто Эл всю свою жизнь колол грецкие орехи, и вдруг ему предложили целую тарелку уже очищенных от скорлупы... 

То, что он сделал, было незатейливо — он просто вырубил его, послал мощный удар в древний, лимбический, рептильный спинной мозг, первый камень в лавине, ринувшейся на самосознание, накопившиеся страхи, образы и боль неостановимым каскадом разбуженных кошмаров, которая в мгновение уничтожила мыслящее сознание. Коп застонал, как душа грешника, его зрачки внезапно сузились, и он уронил шокер, отшатнувшись к двери. 

Эл схватил и осторожно поднял шокер и коснулся им виска мужчины. Коп дернулся, упал ничком и продолжал дергаться. Эл нашел пару наручников в его заднем кармане и защелкнул их на несопротивляющихся запястьях. 

Что теперь? 

С минуту ему было наплевать. Он чувствовал себя Джаггернаутом из индуистской легенды, стихийной силой, которая слишком долго сдерживалась. Он просто стоял, скалясь, сжимая и разжимая руки, желая, чтобы на него наехал еще нормал. Он чувствовал себя... 

Глубокий успокаивающий вдох. Он чувствовал себя слишком хорошо. Именно поэтому у Пси–Корпуса были правила. Он всегда держал себя в руках, был сильным — равняясь на то главное, что знал, чем был. Это же вот могло быть заразительно, более заразительно, чем наркотик. Лишь его тренированность спасла его, и строгие принципы, внушенные Корпусом. 

Вдруг Элу пришло на ум, что теперь он понимает кое–что, чего могут жаждать те нелегалы — свободы упражнять свои способности когда, как и на ком они пожелают. Это мог быть сильный стимул, как он только что узнал — но не самый главный. 

Так все же, что теперь? 

Он стащил с копа ботинки, затем носки, скатал их и заткнул мужчине рот. Коп начал приходить в себя, и как только его глаза несколько прояснились, Эл пришел к болезненному решению, что ему придется нарушить предписания. Он уже, вероятно, сделал это — вырубил нормала, даже при самозащите. Все же в данный момент, вероятно, будет куда лучше, если уцелеет Эл Бестер. 

— Почему вы это сделали? — спросил он вслух, а затем просканировал, ловя и произвольный, и непроизвольный ответ. 

Он получил его и мрачно кивнул. Копа звали Алистер Хетч, и он симпатизировал нелегалам. Потому–то Бразг и была на этом поезде. Несмотря на это, если сдать Хетча, коп скорее всего доложит о его несанкционированном сканировании. 

Ладно, это позже. Он пошарил еще, но то ли нормал больше ничего не знал, то ли придется сделать глубокое сканирование. Даже при сложившихся обстоятельствах он не был готов зайти так далеко. 

Эл знал то же, что и в начале: Бразг сойдет в Париже, и ее дальнейшие планы были известны только ей. 

Вдруг в дверь постучали, и Хетч принялся издавать отчаянные гогочущие звуки. Сжимая шокер, Эл заколебался. Дверь была заперта, но если у человека на той стороне есть ключ... 

Он прижал пальцы к двери и сконцентрировался. 

— Хетч? — услышал он глухо. 

Он продолжал, начиная дрожать от напряжения. 

— Уф, — крякнул наконец некто по ту сторону двери, и Эл услышал удаляющиеся шаги. 

Хетч с ненавистью смотрел на него с пола. 

— Пошуми еще, и я постараюсь наверняка тебя утихомирить, — тихо сказал Эл. Он не совсем был в курсе, что это означает, но нормал пока пусть предполагает худшее. 

Ноги у него ослабли, так что он сел на один из маленьких стульев. Ему придется остаться тут, с Хетчем, пока они не прибудут в Париж, это совершенно ясно. Если он покинет купе, кто–нибудь найдет копа, и тогда они найдут его. Вопреки кое–каким фильмам, демонстрировавшим обратное, он не думал, что можно успешно спрятаться в поезде. 

К Элу начали возвращаться силы и вся его уверенность. Новый обыск Хетча дал мобильный телефон и девятимиллиметровый короткоствольный Dayak. Теперь у него были пистолет и шокер, и он удостоверился, что может справиться с тренированным охранником без применения какого–либо оружия вообще. 

И с Беглянкой он тоже сможет справиться. 

Почти незаметное торможение — и информационная строка на стене — предупредили его, что следующая остановка — Париж. Он засунул пистолет за пояс штанов, обернул шокер вчерашней „Вселенной сегодня”, сделал глубокий вдох и направился к двери. 

Перед тем, как открыть ее, он помедлил, глядя вниз на Хетча. Он присел возле него, раздумывая, сможет ли внедрить запрет, чтобы полицейский не рассказывал о нем. Возможно, но может и нет. В любом случае, это завело бы его слишком далеко. Он и так попал в достаточный переплет. Но впечатление может быть так же сильно, как реальность, не так ли? 

— Я внедрил в твое сознание запрет, — сказал он Хетчу. — Ты не почувствуешь его и не узнаешь, что он там — пока не попытаешься рассказать обо мне или об этом происшествии. Если ты вделаешь это, то всякий раз, как ты станешь закрывать глаза, ты будешь видеть отвратительные, навязчивые кошмары. Это будет неприятно. 

Затем он лишь чуть–чуть попробовал, проник своими ментальными пальцами в контуры сознания Хетча — достаточно, чтобы коп мог ощутить его. Чуть не забыв, он снова коснулся его шокером. Это заставит его замолчать по крайней мере еще на несколько минут. 

Он открыл дверь, не увидел и не почувствовал никого в коридоре. Вышел и затворил за собой дверь. Затем, выпрямившись, он пошел обратно тем же путем, откуда пришел, пытаясь выглядеть уверенно. „Веди себя, как ни в чем не бывало, и люди решат, что так и есть”, говаривал ему учитель Диболд. 

Снаружи город набросился путаницей индустриального района со зданиями как гигантские трубы и грандиозные ржавые машины — и мельканием силуэтов в небе тут и там. Он пошел туда, где видел Бразг, и его сердце упало. 

Ее нигде не было видно.