Уже в третий раз Фиона упала в грязную жижу, задыхаясь от зловония людских отходов и дохлой рыбы. Случайный вздох привел к тому, что мерзкие нечистоты попали ей в рот и нос. Ее желудок попытался изрыгнуть рвоту, но он был пуст. 

Она попыталась встать на дрожащие ноги. Хотя сломанная нога зажила, месяц, проведенный в изоляционном боксе, сделал ее похожей на вареную лапшу. Малазийское солнце порождало на ее спине и руках лунные ландшафты из волдырей. Лихорадка, вызванная этим, и недостаток пищи не способствовали укреплению ее атрофированных мускулов. 

Ее руки подогнулись, и она рухнула на полузатопленное рисовое поле. 

— Вставай, ленивая дрянь! — раздался крик где–то вдалеке. Она поняла, что ее голова находится под водой и что она может утонуть. Но у нее не было сил, чтобы тревожиться из–за этого. 

— Дрянь! 

За криком последовал мощный удар, который превратил все ее тело в шар, терзаемый агонией. 

Да, агонией. Настоящей болью, наглядно продемонстрировавшей, что солнечные ожоги, голод и усталость были лишь прелюдией к ней. 

Она вырвалась из этого шара словно одна из кобр, что жили в затопленных полях, все мускулы слились в этом броске. И бросок закончился тем, что ее кулак обрушился на челюсть охранника, приподняв его подборок на четыре дюйма вверх. Не будучи суперменом, охранник рухнул в илистую жижу, сминая побеги риса. 

Она стояла, смотря на него сверху вниз, пока остальные охранники кричали и стреляли в воздух. 

Упавший охранник встал, его глаза были переполнены ненавистью, напоминая свинячьи глазки. Она показала ему кулак. 

Он сделал шаг вперед, поднимая шоковую дубинку. Она ругнулась и встала в боксерскую стойку. Если он с такой штуковиной, то драться ногами бессмысленно. 

Охранник посмотрел на нее и поменял палку на пистолет. 

— Эй! Эй! — один из пленников с трудом брел к ним. — Не надо! 

Охранник быстро навел оружие на него. 

— Эй! Подожди минутку, приятель! 

К ним шел высокий крепкий мужчина, темноватый блондин, сейчас его волосы были совсем грязными. 

— Ты. Заткнись. 

— Просто послушай, эй! Посмотри на ее клеймо. П12. Ты знаешь, что это значит? 

— Заткнись!  

Охранник взвел курок. 

— Ладно, ладно. Но как, по–твоему, отреагируют Пси–копы, когда заглянут сюда и узнают, что ты прикончил одну из их рекрутов? Сколько, по–твоему, на свете П12? Непохоже, что она хотела сбежать. 

Глаза охранника сузились. 

— Но ты не П12, — заметил он. 

— Нет. 

Охранник убрал оружие и шагнул к мужчине. Он ударил его по шее шоковой дубинкой. Пленник издал булькающий звук и сложился вдвое, но не упал. Фиона бросилась было вперед, но два других охранника схватили ее сзади. Первый охранник бил блондина снова и снова, пока тот не застыл в грязи. 

— Чертовы ведьмаки. Вы меня достали. Вы думаете, что настолько лучше нас. Но Осман Тахенг покажет вам, кто лучше. Вы еще узнаете. 

Он повернулся к Фионе: 

— А ты потащишь его назад в лагерь. Живой он или мертвый, но ты его потащишь. 

Парень начал стонать примерно на полпути к лагерю. Им оставалось протащиться еще только пять километров мучительного пути по горному склону. Фиона обвила его руками свою шею и тащила его за собой. Она потеряла счет разам, когда она падала под весом мужчины. И в дополнение к этому охранники заставили всех остальных двигаться в ее ритме. Это означало, что все они задерживались вместе с ней и, вероятнее всего, опоздают на ужин. 

Но, в конце концов, это лучше карцера. Кроме... 

Кроме того, что она скучала по Мэттью. Она не могла найти его с тех пор, как ее вывели наружу. Судя по всему, он все еще оставался в норе. Или был мертв. На краткий миг она подумала, что мужчина, которого она тащила, — которому она обязана спасением — мог оказаться им. Но слабого проблеска его сознания хватило, чтобы растоптать эту надежду. 

— Эй... ч... с... мной... — он судорожно вздохнул, и она снова споткнулась, упав на этот раз всего лишь на колени. 

— Эй, нет... — сказал он более уверенно. — Я мо... ид... ти... 

Он снова замолчал. 

— Сомневаюсь. Он ударил тебя семь или восемь раз. Ты вообще должен умереть. 

— Черт, моя матушка порола меня сильнее каждое утро. 

— О. Так тебя просто мучила ностальгия. А я было хотела поблагодарить тебя.  

— Пошла! 

Охранник толкнул ее в спину дубинкой, но на этот раз незаряженной. 

— Ла–а–дно, мы идем... 

Она снова завела его руки себе за шею и потащила его вперед. Его ноги волочились по земле. 

— Зам... ри, — пробормотала она. — Это... не... помо... жет. 

— Прости. 

Через несколько минут ему удалось подтянуть ноги под себя, и она почувствовала, что примерно половина его веса снялась с ее плеч. И тут охранник вновь ударил его дубинкой. 

— Ты, сукин... — она захлебнулась ругательством, потому что ее ноги снова подогнулись. 

— Я сказал, тащи. Тащи. 

И она потащила, до конца. Если парень снова пришел в себя, то он сообразил больше не показывать этого.  

Фиона покончила со своей порцией риса и с вожделением посмотрела на чужую, стоящую на земле, в паре футов от мужчины без сознания. В конце концов, она протащила его на себе почти десять километров. Она заслужила свои и его калории. 

Но этого хотели тюремщики, и она не доставит им подобного удовольствия, даже с учетом урчащего живота. Вместо этого она вздохнула и посмотрела на его раны. Ни один из ожогов не выглядел слишком серьезным. 

От ее прикосновений он зашевелился и с трудом открыл глаза. Его взгляд остановился на ней, и пару мгновений он смотрел на нее, не узнавая. 

— А... — промямлил он. — Ты. Прости. 

— Вероятно, ты спас мне жизнь. Нет никаких причин извиняться за это. 

— Да, но тебе пришлось тащить меня. 

Она пожала плечами. 

— Как тебя зовут? 

— Фиона. 

— Ирландское имя. Хорошее. 

— Пока что не принесло мне удачи, как я могу судить, — она пристально посмотрела на него. — С другой стороны, может, и принесло. Я могла превратиться в труп. Давно здесь? 

— Пару недель, наверное. Когда получаешь удовольствие, время летит незаметно. — Он протянул руку. — Стивен Уолтерс. 

Она пожала ее. Его пожатие было слабым, пальцы все еще дрожали. 

— Приятно познакомиться, Стивен Уолтерс. 

— А ты? Новенькая? Я не видел тебя до этой недели. 

— Я была здесь. Меня просто держали в норе. 

Он сумел слегка присвистнуть. 

— Что же ты натворила, чтобы попасть в нору? 

— Никаких идей, но я не собираюсь попасть в нее снова, — она присела на корточки. — Лучше съешь это. Они скоро заберут посуду. 

— Спасибо за то, что сберегла для меня еду. 

Он поднял миску и начал есть рис — вначале неохотно, но потом с растущим аппетитом. 

— Где тебя схватили? — спросила она тихо. 

— В Анголе, ЦАБ. Корпус пришел в тот день, когда они поменяли законы. Думал, что смогу ускользнуть от них. Слышал, что есть какое–то подполье, но мне не хватило времени, чтобы найти их. А тебя? 

— Неподалеку отсюда. Куатан. 

Казалось, он ожидал чего–то дальше, но она молчала. 

Он прикончил свою порцию риса и посмотрел на нее. 

— Может, мне следовало пойти в Корпус. 

Она резко засмеялась. 

— Он наверняка лучше, чем этот лагерь. 

Она нахмурилась. 

— Это разговор с вербовщиком? 

Он испустил звук, который мог напоминать хихиканье, и с трудом переместился в сидячее положение. 

— Вряд ли. Это не мой стиль. В любом случае, теперь меня и не возьмут. Ты — иное дело... 

— Да, ты что–то говорил обо мне. Что ты имел в виду? 

— Я был в другом лагере, где–то в ЦАБе. У нас был П12, парень по имени Тихо. Они надолго засунули его в нору, а потом прилетел Пси–коп и забрал его. Может, поэтому тебя и держали в норе — чтобы сломать, заставить вступить в Корпус. Но это моя догадка, я увидел твое клеймо и... 

— Оттуда, где мы стояли, ты бы ничего не увидел. Клеймо слишком мало. Как ты узнал? 

Он улыбнулся ей смущенной улыбкой. 

— Я следил за тобой. 

— Вот как? 

Ее вопрос прозвучал очень холодно, и она была рада этому. 

— Не... не то, что ты подумала. Я хотел... у тебя симпатичное личико и милая улыбка, но наряд лучше поправить. И тебе не помешало бы слегка помыться. 

— Кто бы говорил. Слушай ты, безмозглый, я ценю то, что ты сделал, но... 

— Эй–эй, я же просто пошутил. Я следил за тобой не поэтому. Может, это привлекло меня, но удержало другое. 

— И что же? 

— Пламя, вот что. В тебе есть настоящий огонь. Его хватит, чтобы... чтобы... — он остановился. — Забудь. Охранники вот–вот придут, и здесь могут быть тэпы–стукачи. Кое–кто все готов сделать ради лишней ложки — даже продать своих близких. 

Она кивнула. 

— Да уж. Ладно. Увидимся, Стивен Уолтерс. 

— Сочтемся. 

Через несколько дней, пока они рыли котлован, чтобы затопить новые рисовые поля, она почувствовала себя лучше. Вязкий, клейкий жар малазийского солнца не был непривычен ей, и ее мускулы наконец–то приспособились к тому, что их вновь начали использовать. Каждый день она по несколько минут виделась со Стивом, но они в основном обменивались любезностями. Она искала Мэттью, но если его и выпустили, то он ничем не проявлялся. Она восстанавливала в памяти образы — восход солнца, домик, где он вырос, пляж в Санта Круз. Ни один из этих образов не был реален, но в чем–то они представляли для нее большую реальность, нежели жизнь, которую она вела. 

Манки был мертв. Она пыталась не думать об этом в норе, эта мысль приходила к ней в ночных кошмарах. Но вернувшись в реальный мир, в мир, где он погиб, она больше не могла отрицать этого. Он ушел, и она всегда знала, что он уйдет именно так — в яростном великолепии славы. 

Она ненавидела его за это. Но еще сильнее она ненавидела себя, потому что это была ее вина. Она привела их туда. 

Она вонзила лопату в землю. Моя вина. Моя вина. Моя вина. Тысячи лопат с землей. Она могла заполнить целый мир этой землей, но случившееся все равно было правдой. Ее глаза застилал пот, но не слезы. 

Двумя днями позднее она неожиданно расхохоталась, потому что слова „моя вина моя вина моя вина” как–то превратились в maaf faud, что по–малазийски значило „прощающее сердце”. Один из глупейших каламбуров, которые Манки любил придумывать. На этот раз можно было составить maya faud „призрачное сердце”, mawa faud „обезьянье сердце”, или mawa foti — „обезьянья фотография”... 

И она расплакалась, но в слезах таилась и радость. Что бы сказал ее дедушка Манки? „Мило, ты чувствуешь себя виноватой. Это позволяет тебе считать себя более моральной, верно? Малышка, нет ничего аморальнее чувства вины. Ты напортачила? Ладно. Хочешь как–нибудь исправить это или просто пустишь себе пулю в голову? Потому что у мыслящих существ иного выбора нет”. 

Думая о том, что в концлагеря постоянно кто–то приезжает, она пришла в себя, почувствовав на лице ледяную воду. Она открыла глаза и увидела перед собой серые глаза Стивена.  

— Водные процедуры, — сказал он. — Ты вырубилась, но, кажется, никто больше не заметил. Жара? 

— Нет. Эпифорический [Эпифора (от греч. epiphora — добавление, повторение) или антистрофа, стилистическая фигура: повторение одного и того же слова в конце смежных отрезков речи („...фестончики, все фестончики: пелеринка из фестончиков, на рукавах фестончики, эполетцы из фестончиков...” — Н. В. Гоголь). Вид эпифоры — рифма. — Прим. ред.] шок. 

— Порой ты говоришь черт–те что. 

— Ты тоже. Что ты хотел сказать тем, что во мне пламя? 

— Не лучшее время... 

— Потому что если ты имел в виду, что тебе нужна помощь, чтобы выбраться отсюда, то действуй. 

Он усмехнулся. 

— Сейчас? 

— Сейчас. 

Усмешка исчезла. 

— Ты всерьез. 

— Ага. 

Он дал ей кружку с водой. 

— Ладно. Поговорим вечером. 

Они вышли из очереди за ужином и направились к „площади”. Лагерь представлял собой древнюю деревню аборигенов, кампунг, — бетонные строения, крытые жестью, несколько старомодных домов на сваях. За домами стояли три ряда заборов, по верху которых шла колючая проволока. Между заборами были заложены мины. 

— Я придумал план, — сказал Стивен. — Но... 

— Чтобы реализовать его, тебе нужен П12. 

— Ты меня не сканируешь? 

— Ты бы узнал. Нет, это очевидно. 

Он покачал головой. 

— Нет. У тебя есть то, что нужно для побега, а у большинства тех, кто здесь, этого нет, как ни жаль. Мне необходим П12 — но даже больше мне нужен кто–то вроде тебя. 

— Я слушаю. 

— Просто приготовься. Будь наготове. Ты узнаешь, когда будет пора.